Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Дьявольские повести

В «шуанских» романах Барбе д'Оревильи объектом исторической памяти служат не ход событий и законы истории, как это было у романтиков, а только судьбы отдельных людей. Память об участии конкретного человека в исторических событиях способствует осознанию им своего достоинства и помогает его самоутверждению в новой реальности, воспринимаемой как чуждая и враждебная. Именно поэтому писателя привлекает недавнее прошлое, очерченное временными рамками одной человеческой жизни и горизонтом индивидуального сознания. В его романах масштабность эпического повествования утрачивается, но зато крупным планом высвечиваются конкретные фигуры, пусть даже и не самые крупные по значимости в общем потоке истории.

Барбе д'Оревильи значительно преувеличивает роль Детуша в войне шуанов по сравнению с той, которую играл в действительности реальный прототип героя. Настоящий шевалье Детуш (его полное имя Жак де Туш де ла Френе, 1780–1858) очень непродолжительное время служил агентом, осуществлявшим связь между роялистами-эмигрантами и их единомышленниками в Нормандии, и не совершил всех тех подвигов, которые приписываются ему в романе. Но писателя увлекала не фактография, а стремление создать опоэтизированный образ героя шуанства — такой, каким он предстает в воспоминаниях других участников событий их молодости. Метод Барбе д'Оревильи сложнее традиционного повествования в историческом романе: он предлагает читателю не просто объективный рассказ, правдивый благодаря его соответствию духу эпохи, а своего рода слепок событий, сформировавшийся в памяти людей, которые — каждый по-своему — переживали эти события, факты пропущены через призму индивидуального восприятия. Вместе с персонажами своего романа писатель как бы путешествует «в поисках утраченного времени», и едва ли не главной для него оказывается задача психологическая. Таким образом, исторический роман Барбе д'Оревильи выводит к психологизму нового типа, предвещающему метод М. Пруста, который, кстати, высоко ценил роман «Шевалье Детуш».

Совершенно другой гранью своего таланта Барбе д'Оревильи предстает в «Дьявольских повестях». Название этого самого известного (наряду с романом «Шевалье Детуш») произведения Барбе д'Оревильи по-разному переводится на русский язык: «Лики дьявола» (СПб., 1908), «Дьявольские маски» (М., 1909) или просто «Дьявольские повести», как в настоящем издании. Буквально же оно означает «дьявольские создания», а еще точнее — «дьяволицы», ибо подразумеваются женщины — героини всех шести повестей, составляющих цикл. В каждой из них — свой сюжет, не связанный с остальными, и персонажи, не повторяющиеся в других повестях. Тем не менее эти шесть произведений составляют некое единство, которое определяется общей для них трагической атмосферой и стилистической тональностью. Источником сюжетов «Дьявольских повестей» являются те моменты реальности, в которых наиболее остро проявляется злое, уродливое и даже страшное, — все это неотъемлемые элементы жизни, ее «дьявольские» начала. Счастливое, гармоничное, безмятежное существование человека, то есть идеальная жизнь, — всего лишь воображаемое, иллюзии или мечты, и живописать их так же невозможно, как невозможно было бы «изобразить циркуляцию крови в венах», — пишет Барбе д'Оревильи в повести «Счастливые преступники». Но можно и нужно изображать реальность, какой бы она ни была дисгармоничной, греховной, жестокой, нередко причудливой, а иногда и более страшной, чем фантастика.

История каждой из «дьяволиц» — это вариация одной и той же мысли о таящемся в сути человека потенциальном зле как воплощении дьявольского начала. Понятие «дьяволицы» не имеет у Барбе д'Оревильи мистического или сверхъестественного смысла. Речь идет о женщинах из плоти и крови, одержимых страстями, которые нередко толкают их на преступления. Участь каждой из них необычна, но исключительность любой из этих судеб позволяет лишь острее ощутить, что в основе природы человека лежит не добро, как считал Руссо, а двойственность, сложное переплетение добра и зла. Зло, так же как и добро, присуще человеку, но более тщательно скрыто в нем, и нередко — под маской добра. Барбе д'Оревильи далек от того, чтобы видеть в женщине носительницу злого начала по преимуществу или существо, более склонное ко злу, чем мужчина. Просто в женщине особенно поразителен контраст видимого, кажущегося — и сути. Под покровом внешней привлекательности, хороших манер, умения соблюдать приличия и выглядеть добродетельной вольно или невольно скрываются другие свойства, проявление которых может поколебать любое прекраснодушное представление о человеке вообще. Поводом для подобных мыслей писателя были его наблюдения над жизнью и нравами «света». Но и нравоописание, и морализирование сами по себе были уже пройденным этапом для французской литературы XIX в. Проблема зла требовала метафизической трактовки, особенно после того, как появились «Цветы зла» Ш. Бодлера (1857).

Однако это не значит, что Барбе д'Оревильи отказывается от нравоописания. Напротив, он считает его основой современных повествовательных жанров. «Роман есть именно история нравов, изложенная в повествовательной и драматической форме», — говорит он в повести «Месть женщины». Именно посредством нравоописания раскрывается порожденный новым временем особый вид трагического, которого не знала «трагическая душа великого Корнеля». Рассуждениями на эту тему сопровождается развитие сюжета в повести «Месть женщины». Особенно его привлекает трагический характер «интеллектуальных преступлений», «каковые старое поверхностно материалистическое общество считает вроде как и не преступлениями, поскольку здесь не льется кровь и зверства совершаются лишь в области чувств и нравов».

Примитивные преступления варварства бледнеют в сравнении с изобретательностью и своего рода интеллектуальной утонченностью преступлений цивилизованных людей. Можно ли рассматривать эту изощренность как признак совершенствования общества? Ответ на этот вопрос для Барбе д'Оревильи очевиден: общественный прогресс — это миф. Писатель крайне пессимистически смотрит на все, что касается социального бытия, или, как он говорит, «социального ада». Современность воспринимается им как трагическая эпоха, а самыми тяжкими из ее изощренных преступлений он считает «преступления в сфере духа».

Жертвой такого «преступления в сфере духа» является героиня повести «Месть женщины». Одержимая жаждой мести, герцогиня де Сьерра-Леоне избирает жестокий способ уязвить своего обидчика — мужа: зная, что для него превыше всего гордость за свой знатный род, она решает опозорить его имя — пусть даже ценой своей чести и жизни. В ее судьбе злое, «дьявольское» начало как бы сконцентрировано, его воплощение двулико: герцогиня одновременно и «дьяволица», и жертва — жертва разрушительных по своей сути чувств ненависти и мести и жертва обстоятельств, толкнувших ее на преступление против самой себя. Трагизм ее судьбы не столько в том, что она становится проституткой и умирает от сифилиса, сколько в том, что в своей одержимости идеей мести она добровольно и сознательно обрекает себя на бесчестье и физическую гибель. Выбор, сделанный ею, — это не «падение» в общепринятом смысле слова, а трагический пароксизм злых чувств в ответ на причиненное ей зло. Это «духовная высота навыворот, адская высота», как говорит Барбе д'Оревильи. Историю герцогини де Сьерра-Леоне он называет «странной и мощной поэмой» в духе «современного трагизма», потому что в ней торжествует как бы умноженное зло.