Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела

— Самая подходящая ночь для влюбленных, — сказала леди Блендиш.

— А у меня вот нет никого, кого бы я мог полюбить. Пожалейте меня! — мудрый юноша попытался вздохнуть.

— И никогда не будет, — отрезала леди Блендиш, — вы привыкли эту любовь покупать.

Адриен запротестовал. Однако он не нашелся ничего возразить на выдвинутое против него обвинение, хотя редкая проницательность леди Блендиш его поразила. Он начал проникаться к ней уважением, находя даже известное удовольствие в презрении, которое она ему только что выказала, и, задумавшись, пришел к выводу, что вдовы порой бывают ужасны.

Он надеялся, что сможет при ней немного расчувствоваться, ибо знал ее склонность к романтике. Эта смесь ничем не прикрытого здравого смысла и мотива «Знаю я вас, мужчин» с романтикой и с тонкостью чувств подействовала на мудрого юношу сильнее, чем какое-нибудь решительное обвинение, подтвержденное показаниями свидетелей. Он взглянул на свою собеседницу. Взоры ее были обращены к луне. Никаких твердых познаний у нее не было — она говорила просто от полноты собственного жизненного опыта и уже позабыла свои слова. В конце концов, может быть, все ее восхищение перед баронетом или какое-то другое чувство к нему было искренним и являло собою тоску по идеальному мужчине. Может быть, ей привелось слишком много иметь дела с теми, кто был от этого идеала далек. Адриен пожал плечами. Всякий раз, когда мудрый юноша сталкивался с какой-либо трудной проблемой, он инстинктивно приподнимал оба плеча на одинаковую высоту, как бы показывая этим, что нисколько не сомневается в том, что равновесие существует, что у каждой стороны есть свои неопровержимые доводы, а ведь это само по себе уже равносильно решению.

Свидевшись в соседнем с Рейнемским парком лесу, поглощенные друг другом, завороженные звучанием свирели — не знающей усталости Любовью, — Ричард и Люси радовались каждой минуте бесконечного счастья. Когда такие мгновения настают, то кажется, что им и в самом деле не будет конца! Но вот они гаснут, и остаются только искорки. Но потом эти искорки разгораются вновь, и светятся, и нам кажется тогда, что мгновения эти составляют для нас полжизни и ничто с ними не сравнится!

По мере того, как близость росла, счастливые влюбленные переставали смущаться вещей обыденных и, разговаривая друг с другом, не выбрасывали уже как ненужный хлам все то, что не было чистым золотом их обоюдного чувства. Люси упорно расспрашивала его обо всем, что касалось жизни в Рейнеме всех его обитателей. Она считала, что должна знать историю каждого, с кем соприкасался Ричард с самого своего рождения; он исполнял ее просьбу и в награду получал поцелуй.

Это был нежный дуэт:

— Тебе надо познакомиться с моим кузеном Остином, Люси… Милая! Любимая моя!

— Любовь моя, Ричард!

— Тебе надо познакомиться с Остином. Я тебя с ним познакомлю. Он понравится тебе больше всех остальных, а ты — ему. Он сейчас где-то в тропических странах, подыскивает место — только знай, это тайна — для бедных английских рабочих, чтобы те могли эмигрировать и основать в этой части мира свою колонию. Ангел ты мой!

— Любовь моя!

— У него такое благородное сердце! Никто здесь его не понимает, кроме меня. Не правда ли, странно? С тех пор, как я встретил тебя, я люблю его еще больше! Это потому, что я стал больше любить все высокое и благородное. Как это прекрасно! Люблю… люблю тебя!

— Милый Ричард!

— Знаешь, Люси, какое я принял решение! Если мой отец… впрочем, нет, отец меня любит… Нет! Он не станет противиться; и мы будем счастливы здесь все вместе. И я пробью себе дорогу с твоей помощью. И все, чего я добьюсь, будет твоим, потому что я буду этим обязан тебе. У меня сейчас такое чувство, что вся моя сила идет от тебя… что никакой другой у меня вообще нет! Это ты творишь меня, Люси!

Голос его затихает. Слышится шепот Люси:

— Твой отец, Ричард…

— Да что мой отец!

— Любимый мой! Я так его боюсь.

— Он любит меня и полюбит тебя, Люси.

— Ты думаешь так, потому что ты…

— Что я?

— Потому что ты меня любишь, — раздается смущенный шепот, и дуэт уступает место безмолвным вариациям, исполненным такой же гармонии.

Он возобновляется снова:

— Ты увлекаешься рыцарями, Люси. Остин храбростью своей никому из них не уступит… Суженая моя! До чего же я люблю тебя! Стоит тебе уйти, как мне хочется кинуться на траву, по которой ты только что ступала, и целовать ее. Точно из груди у меня вырвали сердце… Знаешь что, Люси! Если бы мы жили в те времена, я был бы рыцарем, и я сражался бы за тебя, стяжал бы честь и славу. Какая жалость, что сейчас это невозможно. Ты — моя дама сердца! Моя дама сердца! Что это? На глазах у тебя слезы?.. Люси?

— Любимый мой! Ричард! Никакая я не дама.

— Кто осмелится сказать, что это не так? Ты не только моя дама… ты ангел, и я тебя люблю!

— Подумай сам, Ричард, кто я на самом деле.

— Красавица моя! Я думаю, что тебя создал господь и подарил тебя мне.

Она поднимает глаза к небесам возблагодарить за все бога, и глаза ее наполняются слезами, и свет небесный их озаряет, и она так светится вся, и красота ее так чиста, что по всему телу его пробегает дрожь.

— Люси! Ангел ты мой! Люси!

Губы ее нежно приоткрываются.

— Я плачу не от горя.

Крупные светлые капли становятся еще светлее и скатываются вниз, и остаются в его душе.

Они склоняются друг к другу… отсвет немыслимой нежности играет на щеках у них и на лбу.

Он берет ее руку и прижимается к ней губами. Она еще совсем мало знает людей, но душа ее подсказывает ей, что человек этот отличен от всех других, и от этой мысли радость ее так велика, что сердце уже не выдержит, если вмиг не прольются слезы… слезы безмерной благодарности. А он, глядя на эти ласковые, озаренные закатными лучами, четко очерченные ресницами глаза и на спадающие с плеч пышные локоны, ощущает, как нестерпимое священное пламя охватывает его всего с головы до пят, струится по телу.

Пройдет немало времени, прежде чем они начнут говорить вслух.

— Какое это счастье, что мы с тобой встретились!

Голос одного из них отзывается эхом в душе другого.

— Посмотри, как сияет небо, оно смотрит на нас!

Души их сливаются теперь воедино, осененные этим нисшедшим с высоты благословением.

— Какое счастье!

Но вот минуты парения прошли, они снова опустились на землю.

— Люси, пойдем со мной, и ты посмотришь место, где в один прекрасный день ты поселишься вместе со мной. Пойдем, и я покатаю тебя по пруду. Помнишь, ты как-то писала о том, что тебе приснилось? Мы неслись над тенью Рейнема к монахиням, что трудились при свете факелов; они срубали кипарис, и каждому из нас они протянули по ветке. Так вот, милая, это непременно к добру, то, что рубятся старые деревья [49] Кипарисовые ветки с древнейших времен были у разных народов атрибутом похоронного обряда, само дерево считалось символом траура. В пятой главе первого издания (ставшей после сокращения второй) Ричард, увидев обращенное к нему вершиною отражение в озере кипариса, рассказывал своему другу о том, что, по семейному преданию, это предвещает ему несчастье. Сон Люси Ричард толкует в благоприятном смысле, потому что исчезает навечно зловещая примета. Но символический образ кипариса, предупреждающий о трагедии, возникает несколько раз в дальнейшем повествовании. . И ты пишешь такие чудесные письма. Я полюбил монахинь за то, что они так хорошо тебя всему научили.