Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году

— Видишь, — сказал он своей жертве, — мы, христиане, умеем держать свое слово, не то что ты. Вот сейчас огонь развяжет тебе и ноги, и язык, и руки... Ах, досада! Где же мне найти противень? Нечего подставить тебе под ноги, а ведь они до того жирны, что сало, пожалуй, потушит огонь. Что же это у тебя в доме такой плохой порядок? Хозяину надо погреться, а никаких удобств для такого дела нет.

Пленник пронзительно закричал, вероятно, надеясь, что его крик проникнет сквозь своды и привлечет на помощь какого-нибудь избавителя.

— Э-э! Можете петь сколько душе угодно, господин д'Оржемон. Наверху все спят, а вслед за мной придет сюда Крадись-по-Земле и запрет дверь.

Хватай-Каравай, не переставая говорить, постукивал прикладом карабина по навесу над очагом, по каменным плитам пола и печам, стараясь обнаружить тайник, где скряга спрятал свое золото. Поиски эти производились с такою ловкостью, что д'Оржемон вдруг умолк, испугавшись, не выдал ли его со страху кто-нибудь из слуг: хотя он и не доверял никому своих секретов, все же его привычки могли навести домашних на верные заключения. Иногда Хватай-Каравай внезапно оборачивался и бросал испытующий взгляд на свою жертву, как в детской игре, в которой ищут спрятанную вещь и по выражению наивного лица партнера стараются угадать, приближаются они к этой вещи или удаляются от нее. Д'Оржемон изобразил ужас, когда шуан принялся постукивать по кухонным печам, издававшим глухой звук пустоты, и, видимо, хотел таким способом обмануть на некоторое время доверчивость жадного Хватай-Каравая. Вдруг в кухню ворвались три шуана, стремглав сбежав с лестницы; один из них был Крадись-по-Земле. Хватай-Каравай прекратил свои поиски, бросив на Д'Оржемона взгляд, исполненный всей ярости обманутого скупца.

— Мари Ламбрекен воскрес! — крикнул Крадись-по-Земле, и весь вид его говорил, что всякие интересы бледнеют перед столь важной вестью.

— Не удивительно! — заметил Хватай-Каравай. — Недаром он так часто причащался, — можно сказать, совсем завладел господом богом.

— Ну, пользы ему от этого, как мертвому от башмаков. Ведь он соблазнил девку у Гоглю, а перед делом у Пелерины не получил отпущения грехов и, значит, смертный грех не успел с себя снять. Вот теперь аббат Гюден и говорит, что ему еще два месяца бродить по свету привиденьем, а потом уж он совсем вокреснет. Мы все трое видели его, он только что мимо нас прошел. Бледный, холодный, легкий, и кладбищем от него пахнет.

— А еще его преподобие говорил нам, что ежели привидение кого-нибудь схватит, так тому человеку придется бродить вместе с ним, — добавил четвертый шуан.

Уродливое и смешное лицо этого нового собеседника отвлекло Крадись-по-Земле от его набожных размышлений о совершившемся чуде воскрешения, которое, по словам аббата Гюдена, могло повториться для каждого благочестивого и ревностного защитника религии и короля.

— Видишь, Налей-Жбан, — с некоторой важностью сказал неофиту Крадись-по-Земле, — видишь, куда нас ведет самое малое упущение в обязанностях, предписанных святой религией! Тут сама святая Анна Орейская предупреждает нас, что мы должны быть беспощадны друг к другу за самую легкую провинность. Твой двоюродный брат Хватай-Каравай выпросил у Молодца, чтобы тебе поручили надзор за Фужером, и тебе хорошо будут платить. Но знаешь ты, из какой муки мы замешиваем хлеб для предателей?

— Знаю, господин Крадись-по-Земле.

— А знаешь, почему я об этом тебя спрашиваю? Люди говорят, будто ты очень уж любишь сидр и денежки. Смотри не вздумай мошенничать, надо служить только нам одним.

— Не прогневайтесь, сударь, сидр и денежки — штука хорошая и спасению души ничуть не мешают.

— Если брат и сделает какую-нибудь глупость, то уж, конечно, только по неведению, — сказал Хватай-Каравай.

— Какими бы воротами ни пришла беда, я спуску не дам! — крикнул Крадись-по-Земле таким громовым голосом, что дрогнули своды. — Ты за него в ответе, — добавил он, повернувшись к Хватай-Караваю. — Если он провинится, я и под козьей шкурой доберусь до твоей шкуры!

— Не в обиду вам будь сказано, сударь, — проговорил Налей-Жбан, — не случалось ли вам иной раз принимать контршуанов за шуанов?

— Приятель, — сухо сказал Крадись-по-Земле, — смотри, чтобы с тобой этого не случилось ни разу, а не то я перережу тебя пополам, как репу. А ежели кого пошлет Молодец, так у тех будет его перчатка. Только после дела в Виветьере Главная молодка прицепляет к ней зеленую ленту.

Хватай-Караваи быстро толкнул локтем своего товарища, показывая ему глазами на д'Оржемона: тот притворялся спящим, но Крадись-по-Земле и Хватай-Каравай по опыту знали, что никто еще не дремал около их камелька, и хотя последнюю фразу в разговоре с Налей-Жбаном шуан произнес вполголоса, пленник мог ее расслышать. Четверо шуанов испытующе посмотрели на него и решили, что он от страха лишился чувств. Вдруг, по еле заметному знаку, который подал Крадись-по-Земле, Хватай-Каравай снял с д'Оржемона башмаки и чулки, Налей-Жбан и Вези-Добро схватили его в охапку и поднесли к очагу; затем Крадись-по-Земле взял свясло от хвороста и привязал ноги скупца к чугунному крюку. Слаженные и невероятно проворные их движения исторгли у жертвы крики, а затем душераздирающие вопли, когда Хватай-Каравай подгреб ему под ноги угли.

— Друзья, милые друзья мои, — кричал д'Оржемон, — мне ведь будет больно! Ведь я такой же христианин, как и вы!..

— Лжет твоя глотка! — ответил Крадись-по-Земле. — Родной твой брат отрекся от бога, а ты купил жювинийское аббатство. Нам аббат Гюден говорил, что богоотступников можно поджаривать без зазрения совести.

— Братья мои во Христе, погодите! Я же не отказываюсь вам заплатить.

— Мы дали тебе две недели сроку. Прошло два месяца, а Налей-Жбан ничего еще не получил.

— Ты разве ничего не получил, Налей-Жбан? — с отчаянием спросил скряга.

— Ничего... Как есть ничего, господин д'Оржемон, — испуганно ответил Налей-Жбан.

Крики, превратившиеся в непрерывное рычание, похожее на хрип умирающего, вдруг возобновились с неслыханной силой. Четверо шуанов, для которых это зрелище было не менее привычным, чем то, что собаки бегают без башмаков, с полным спокойствием наблюдали, как корчится и вопит д'Оржемон; они напоминали путешественников, поджидающих у очага в гостинице, когда жаркое достаточно подрумянится, чтобы можно было его есть.

— Умираю! Умираю!.. — кричал д'Оржемон. — И вы не получите моих денег.

Несмотря на эти неистовые крики, Хватай-Каравай заметил, что огонь еще не опалил д'Оржемону кожу; он очень искусно помешал угли, чтобы пламя слегка разгорелось, и тогда скряга сказал упавшим голосом:

— Друзья мои, развяжите меня... Сколько вы хотите получить? Сто экю? Тысячу? Десять тысяч? Сто тысяч?.. Я вам предлагаю двести экю!