Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

— Рискнешь ли ты вставить, если понадобится, легкомысленное, немного насмешливое словцо? Если бы ты мог, он решил бы: «Вот достойный сын своего отца!»

— Забавная мысль, возникающая у вас в одну секунду, приходит мне в голову только через две минуты.

— Браво! Ты смотришь на вещи лишь с точки зрения полезности и, что еще хуже, с точки зрения честности. Во Франции все это неуместно и просто смешно. Возьмем твой сен-симонизм; в нем были свои хорошие стороны, однако он остался ненавистным и непонятным для обитателей первого этажа, так же как второго и третьего; им лишь слегка интересуются обитатели мансард. Посмотри на французскую церковь, как она рассудительна и как она преуспевает! Наш народ достигнет высот разума лишь к 1900 году. А до того надо инстинктивно рассматривать все с точки зрения приятности и замечать полезное или честное лишь с помощью усилия воли. Я поостерегся бы входить во все эти мелочи до твоего отъезда в Нанси, но теперь мне доставляет удовольствие беседовать с тобой.

Знаешь ли ты растение, о котором говорят, что чем больше его топчут ногами, тем оно лучше растет? Я хотел бы его иметь, если только оно существует; я попрошу моего приятеля Туэна подарить мне его и пришлю тебе букет. Это растение должно быть прообразом твоего поведения по отношению к господину де Везу.

— Но, отец, признательность…

— Но, мой сын, это скотина. Его ли в том заслуга, что судьба случайно наделила его административным талантом? Это не человек, вроде нас с тобой, чувствительный к добрым поступкам, к постоянству в дружбе, человек, с которым можно позволить себе деликатное обращение: он счел бы это за слабость. Это обнаглевший после обеда префект, который в течение двадцати лет каждое утро с трепетом раскрывает «Moniteur», боясь прочесть в нем известие о своей отставке. Это также нижненормандский прокурор, бессердечный, бездушный, но зато обладающий беспокойным, робким и вспыльчивым характером ребенка; по утрам дерзкий, как префект, который два часа еще пользуется влиянием, а по вечерам застенчивый, как новичок-придворный, просиживающий два часа в гостиной, где он чувствует себя лишним. Но с твоих глаз еще не спала пелена; не верь слепо никому, даже мне, — ты во всем этом сам убедишься через год. Что же касается признательности, советую тебе вычеркнуть это слово из твоего лексикона.

Тотчас по приезде твоем в Париж я заключил соглашение, двусторонний договор с господином де Везом. Твоя мать заявила, что она умрет, если ты уедешь в Америку. Он обязался: во-первых, уладить со своим приятелем, военным министром, вопрос о твоем дезертирстве; во-вторых, назначить тебя рекетмейстером и личным секретарем, а к концу года наградить тебя крестом. За это мой салон и я обязались превозносить его вес, его таланты, его достоинства, особенно же его честность. На бирже я обеспечил успех его назначения и должен вести на половинных началах все его биржевые операции, основанные на телеграммах.

Теперь он заявляет, что я взялся вести биржевые операции, основываясь на постановлениях совета министров, но это не соответствует действительности. У меня есть господин N., министр ***… никуда не годный администратор, но умеющий отгадывать и читать на лицах чужие мысли. Он за неделю предвидит намерения короля, бедняга же де Вез не может ничего предугадать за час. Еще месяца нет, как он занимает министерский пост, а его уже разбили наголову в двух совещаниях. Твердо запомни, что господин де Вез не может обойтись без моего сына. Если бы я стал дураком, если бы я закрыл свой салон, если бы я перестал посещать Оперу, он, пожалуй, мог бы сделать попытку связаться с другой фирмой, да и то не думаю, чтобы у него на это хватило решимости; дней пять-шесть он будет холоден с тобой, а затем произойдет вспышка доверчивости. Этого момента я и опасаюсь. Если у тебя будет довольный и признательный вид чиновника на окладе в сто луидоров, то эти похвальные чувства, в сочетании с твоей поразительной моложавостью, позволят ему навсегда причислить тебя к разряду глупцов, на которых можно валить любую работу, которых можно компрометировать, сколько угодно угнетать, как некогда стригли третье сословие, и которые только благодарят за это.

— В излиянии чувств его сиятельства я буду видеть только ребячество, смешанное с притворством.

— Хватит ли у тебя ума выполнить эту программу?

В течение ближайших дней, последовавших за этим отцовским уроком, министр обращался к Люсьену с рассеянным видом человека, обремененного важными делами. Люсьен отвечал как можно короче и ухаживал за графиней де Вез.

Однажды утром министр вошел в кабинет Люсьена в сопровождении канцелярского служителя, несшего огромный портфель. Когда служитель вышел, министр сам закрыл дверь на задвижку и, усевшись непринужденно рядом с Люсьеном, сказал:

— Бедняга N., мой предшественник, был, конечно, вполне честным малым. Но молва придерживается странного мнения на его счет. Утверждают, будто он устраивал свои делишки. Вот, к примеру, портфель управления… [25] Автор предпочел накинуть покров тайны и равнодушия на свое повествование и не рискнул назвать определенное имя, способное превратить эпопею в сатиру. Предположите, что речь идет об Управлении пороховыми заводами, или путями сообщения, или Детскими приютами. (Прим. автора.). . Дел здесь на семь-восемь миллионов. Могу ли я, по совести, ждать удовлетворительного ответа на вопрос, были ли здесь злоупотребления, от столоначальника, который ведает всем этим десять лет кряду? Мне остается только гадать. Господин Крапар (начальник полиции министерства) уверяет меня, что госпожа М., жена упомянутого столоначальника, тратит в год пятнадцать — двадцать тысяч франков, между тем как оклад ее мужа составляет лишь двенадцать тысяч; кроме того, у них есть два-три имения, о которых я жду справок; но все это очень неясно, очень туманно и малоубедительно, а мне нужны факты. Поэтому, чтобы связать господина М., я потребовал от него представления общего обоснованного доклада — вот он с подтверждающими его документами. Запритесь у себя в кабинете, дорогой друг, сопоставьте документы с докладом и дайте мне ваше заключение.

Люсьен с удивлением посмотрел на лицо министра: на нем лежала печать корректности, рассудительности и не было и тени спеси. Люсьен весело принялся за работу.

Три часа спустя он написал министру: «Доклад не обоснован. Сплошь одни фразы. Господин М. открыто не признает ни одного факта. Я не нашел ни одного утверждения без какой-либо увертки. Господин М. не связывает себя этим докладом ни в каком отношении. Это гладко написанное рассуждение, полное показного благородства, это газетная статья, но автор, по-видимому, не в ладу с Баремом».