Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

Распоряжение сильно удивило его. Он помчался на биржу, исполнил не без труда поручение и поспешил к отцу.

— Ну как? Отказался от сделки?

— Полностью. Но зачем понадобилось отказываться от нее? По-моему, дело замечательное.

— За очень долгий срок это — лучшее наше дело. Можно было заработать триста тысяч франков.

— Почему же в таком случае вы отказались? — с любопытством спросил Люсьен.

— Право, не знаю, — хмуро ответил г-н Левен. — Ты узнаешь это от своего министра, если сумеешь его расспросить. Беги, успокой его: он сходит с ума от тревоги.

Выражение лица г-на Левена только увеличило любопытство Люсьена. Он помчался в министерство; г-н де Вез поджидал его, запершись на ключ у себя в спальной и расхаживая из угла в угол в глубоком волнении. «Вот самый робкий из людей», — подумал Люсьен.

— Ну как, друг мой, удалось ли вам приостановить операцию?

— Вполне, за исключением бумаг на десять тысяч франков, приобретенных по моему поручению Бульоном, которого я не мог разыскать.

— Ах, дорогой друг, я пожертвовал бы пятьюстами франков, пожертвовал бы даже тысячефранковым билетом, лишь бы заполучить обратно эту мелочь и вовсе не быть замешанным в дело, вызванное проклятой депешей! Не можете ли вы откупить эти десять тысяч франков?

Всем своим видом министр говорил: «Поезжайте». «Я ничего не узнаю, если не вырву у него секрета сейчас, когда он совсем не владеет собой».

— Право, я не знаю, куда мне ехать, — сказал Люсьен с видом человека, которому не хочется снова садиться в кабриолет. — Господин Бульон обедает в городе, так что я самое позднее часа через два смогу поехать к нему, а затем поискать его где-нибудь около кафе Тортони. Но угодно ли вашему сиятельству объяснить мне, из-за чего я столько старался и из-за чего мне придется погубить целый вечер?

— Мне не следовало бы говорить вам об этом, — ответил его сиятельство с глубоко встревоженным видом, — но я уже давно не сомневаюсь в вашем благоразумии. Кое-кто приберегает это дело для себя: я чудом узнал об этом, — добавил он с выражением ужаса на лице, — узнал совершенно случайно. Кстати, я попрошу вас оказать мне завтра любезность и купить хорошенькие дамские часики.

Министр подошел к письменному столу и достал из ящика две тысячи франков.

— Вот две тысячи франков, постарайтесь достать что-нибудь получше; если понадобится, дайте и три тысячи. Можно ли за эти деньги достать приличную вещицу?

— Я думаю.

— Ну так вот, эти хорошенькие женские часики с золотой цепочкой вместе с одним из нечетных томов Бальзака — третьим, первым, пятым — надо доставить через надежные руки госпоже Лаверне, на улицу святой Анны, дом номер девяносто. Теперь, когда вы знаете все, мой друг, еще одна просьба к вам: не оставляйте дела законченным наполовину — достаньте мне обратно эти десять тысяч франков, чтобы ни один из тех, кому этим ведать надлежит, не мог сказать или, по крайней мере, доказать, что я или кто-нибудь из моих заработал хоть безделку на этой депеше.

— Ваше сиятельство, можете не беспокоиться на этот счет: все будет исполнено, — сказал Люсьен, откланиваясь как можно почтительнее.

Ему не стоило никакого труда разыскать г-на Бульона, который преспокойно обедал у себя дома, на четвертом этаже, с женой и детьми; обещанием уплатить разницу при перепродаже в тот же вечер, в кафе Тортони, что могло выразиться в сумме от пятидесяти до ста франков, все следы операции были уничтожены, и Люсьен короткой запиской поставил об этом в известность министра.

Люсьен приехал к отцу лишь под самый конец обеда; возвращаясь с площади Побед, где жил г-н Бульон, на Лондонскую улицу, он был очень весел; посетить вечером салон г-жи Гранде было для него теперь сущим пустяком. Этим подтверждается истина, что люди, имеющие врага в лице собственного воображения, перед предстоящим им трудным делом должны много работать, а не размышлять.

«Я буду говорить ab hoc et ab hac [34] Не раздумывая, все, что придет в голову (лат.). ,— решил Люсьен, — и высказывать все, что мне только придет в голову, не считаясь с тем, хорошо это или дурно. По-моему, нужно действовать именно так, чтобы показаться остроумным этой прекрасной особе, госпоже Гранде. Ибо надо сперва блеснуть, а затем уже проявить свои нежные чувства: к подарку обычно относятся с презрением, если это не очень ценный предмет».

— Мама, простите мне все пошлости, которые я буду сегодня с пафосом произносить, — сказал матери Люсьен, расставаясь с нею около девяти часов.

Войдя в особняк Гранде, Люсьен с любопытством рассматривал швейцара, двор, лестницу — всю обстановку, в которой отныне ему предстояло вращаться. Все было великолепно, дорого, но слишком ново. Только в передней немного потертые голубые бархатные ширмы с золотыми гроздьями как бы говорили посетителям: «Мы богаты не со вчерашнего дня»; однако какой-нибудь Гранде думает скорее о спекуляции на ширмах, чем о том, что они говорят посетителю в передней.

Люсьен застал г-жу Гранде в небольшом обществе; в изящной круглой гостиной, где она в этот час принимала гостей, сидело семь-восемь человек. Было еще рано, слишком рано для того, чтобы являться с визитом к г-же Гранде; Люсьен это знал, но хотел всем своим поведением показать, что он сильно влюблен. При свечах, которые все время переставляли с места на место, она рассматривала бюст Клеопатры работы Тенерани, присланный ей королевским послом в Риме.

Выражение лица у египетской царицы было просто и благородно. Все гости старались наиболее изысканным образом выразить свой восторг. «Она озаряет их пошлые лица, — подумал Люсьен. — Все эти важные особы с сединой в волосах как бы говорят: «Какой прекрасный оклад я получаю!»

Депутат центра, поклонник и завсегдатай этого дома, предложил сыграть партию в бильярд. Люсьен узнал грубый голос человека, на котором в палате депутатов лежала обязанность встречать смехом любое благородное предложение.

Госпожа Гранде поспешно позвонила и распорядилась осветить бильярдную. Все казалось здесь Люсьену новым. «Что ни говори, — подумал он, — хорошо иметь перед собою определенную цель, как бы смешна она ни была. У госпожи Гранде очаровательная фигура, а при игре на бильярде ей сто раз представится случай принять самую грациозную позу. Удивительно, как это религиозные предрассудки Сен-Жерменского предместья до сих пор не запрещают эту игру!» За бильярдом Люсьен разговорился и болтал, не умолкая. Его веселость возрастала по мере того, как благодаря успеху его тяжеловесно-пошлых острот исчезло сознание трудности возложенной на него отцом задачи: ухаживать за г-жой Гранде.

Сначала он говорил слишком заурядные вещи: ему доставляло удовольствие издеваться над самим собой; это были остроты лавочников, общеизвестные анекдоты, газетные новости и т. п.