Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

«Но если бы я привязался к ней, сколько мне пришлось бы вынести скучных обедов! Да еще видеть перед собой на другом конце стола физиономию ее мужа, а нередко и этого мелкого плута Дебака, его родственника!»

Все эти размышления не заняли у него и полсекунды.

— Я только что вычеркнул свое имя, — промолвил Люсьен, — но так как вы благосклонно проявляете участие к моей судьбе, я вам объясню настоящую причину моего отказа.

Эти списки наград могут в один прекрасный день быть опубликованы в печати. В таком случае они могли бы доставить мне печальную известность, а я слишком молод, чтобы подвергать себя такой опасности. Что же касается восьми тысяч франков, я к ним не стремлюсь.

— Ах, боже мой, — ужаснулась г-жа де Вез, — неужели вы, подобно господину Крапару, полагаете, что республика так близка?

Лицо г-жи де Вез выражало только страх и сомнение; Люсьен уловил в нем полнейшую черствость души.

«Страх, — подумал Люсьен, — заставил ее позабыть обо всяком дружеском участии ко мне. В наш век привилегии покупаются дорогой ценой, и Готье был прав, когда жалел человека, носящего титул принца. «Я признаюсь в этом лишь немногим, — добавлял Готье, — в этом могли бы усмотреть самую пошлую зависть». Вот его подлинные слова: «В 183* году титул принца или герцога, принадлежащий молодому человеку, родившемуся в этом столетии, в какой-то мере толкает его на безрассудство. Из-за своего титула бедняга испытывает вечный страх и считает себя обязанным быть счастливее других». Эта маленькая женщина была бы счастлива, если бы называлась госпожой Леру… А между тем мысли об опасности, напротив, вызывали у госпожи де Шастеле прилив очаровательного мужества. В тот вечер, когда у меня вырвалась фраза: «Я буду сражаться против вас», — какой взгляд кинула она на меня!.. А я? Что делаю я в Париже? Почему мне не помчаться в Нанси? Я на коленях выпросил бы у нее прощение за вспышку гнева, вызванную тем, что она не доверила мне своей тайны. Как тягостно сделать такое признание молодому человеку, да еще, быть может, любимому! И к чему? Я ведь никогда не заговаривал с нею о том, чтобы соединить наши судьбы».

— Вы рассердились? — робким тоном спросила г-жа де Вез.

Звук ее голоса заставил Люсьена очнуться. «Она уже не боится, — подумал он. — О боже мой, я, должно быть, молчал по крайней мере минуту!»

— Долго ли я мечтал?

— По меньшей мере три минуты, — ответила г-жа де Вез с невероятной снисходительностью, но в этой сознательно подчеркнутой снисходительности заключался легкий упрек жены всесильного министра, не привыкшей к такой рассеянности собеседника, и вдобавок еще в разговоре с глазу на глаз.

— Это потому, сударыня, что я поймал себя на чувстве к вам, в котором я упрекнул себя.

После того как Люсьен таким образом немного покривил душой, ему уже нечего было сказать г-же де Вез. Он прибавил несколько учтивых слов, оставил ее покрасневшей до корней волос и поспешил запереться у себя в кабинете.

«Я забываю о жизни, — подумал он. — Это дурацкое честолюбие отвлекает меня от единственной вещи на свете, имеющей для меня значение. Смешно жертвовать своим сердцем в угоду честолюбию, не будучи вовсе честолюбивым… Я ведь не чудак какой-нибудь. Я просто хотел выказать мою признательность отцу. Но хватит этого… Они подумают, что я обижен, не получив ни повышения, ни креста.

Мои враги в министерстве, пожалуй, станут утверждать, что я отправился в Нанси повидаться с республиканцами. После того как телеграф сослужил мне службу, он теперь обернется против меня… Зачем прикасаться к этой дьявольской машине?» — почти смеясь, подумал Люсьен.

Приняв решение съездить в Нанси, Люсьен почувствовал себя человеком.

«Надо дождаться отца, он возвращается на днях. Это мой долг, и, кроме того, мне весьма хотелось бы узнать его мнение о моем поведении в Кане, которое вызывает такие нарекания в министерстве».

Вечером, чтобы не показаться обиженным, он был особенно блистательным у г-жи Гранде. В маленькой овальной гостиной, где собралось около тридцати человек, он стал центром беседы; все другие разговоры прекратились по крайней мере на двадцать минут.

Этот успех наэлектризовал г-жу Гранде. «Два-три таких момента каждый вечер — и мой салон станет первым в Париже». Когда гости переходили в бильярдную, она случайно очутилась рядом с Люсьеном, в стороне от других. Между тем как мужчины разбирали кии, она, стоя рядом с Люсьеном, обратилась к нему:

— Что делали вы по вечерам во время поездки в провинцию?

— Я думал об одной молодой женщине в Париже, в которую я страстно влюблен.

Он впервые говорил подобные вещи г-же Гранде, и эта фраза пришлась весьма кстати. Г-жа Гранде минут пять наслаждалась ею, пока не вспомнила о роли, которую сама навязала себе в свете. В ней властно заговорило честолюбие, и, ничуть не насилуя себя, она гневно взглянула на Люсьена. Нежные слова ничего не стоили Люсьену: он был полон ими с тех пор, как решил поехать в Нанси.

Весь вечер Люсьен был крайне нежен с г-жой Гранде.

Из Авейрона, где его выбрали депутатом, г-н Левен возвратился в самом радужном настроении.

— Воздух там теплый, куропатки великолепные, чудесные на вкус, а люди презабавные. Один из моих почтенных доверителей поручил мне прислать ему четыре пары хорошо сшитых сапог. Я должен начать с изучения достоинств парижских сапожников: ему требуется обувь изящной работы, но вместе с тем не лишенная солидности. Когда я наконец найду этого безукоризненного сапожника, я вручу ему старый сапог, который соблаговолил мне доверить господин де Мальгра. Мне надо также добиться ответвления шоссейной дороги на одно с четвертью лье в сторону дачного дома господина Кастане, разрешение на которое я поклялся получить у господина министра внутренних дел. Всего у меня пятьдесят три поручения, не считая тех, которые мне обещали еще прислать по почте.

Господин Левен рассказывал г-же Левен и сыну о ловких приемах, при помощи которых он добился большинства в семь голосов, доставившего ему победу.

— Словом, я ни минуты не скучал в этом департаменте и чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы со мною там была моя жена. Уже сколько лет я не говорил так много и перед таким множеством скучных людей! Зато я пресытился официальной скукой и теми пошлостями по адресу правительства, которые приходилось там высказывать. Ни один из этих дураков-умеренных, повторяющих, не понимая, фразы того-то или того-то, никакими деньгами не может возместить мне смертельную скуку, которую внушает мне его присутствие. Расставаясь с этими людьми, я чувствую себя одуревшим еще час или два. Я скучен самому себе.