Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

«Ах, боже мой! Вот меня и втянули в разговор, — подумал тот. — Мне было суждено после Дю Пуарье попасться Серпьеру; отсюда один шаг до самоубийства».

— Знаете ли вы, сударь, — громким голосом продолжал г-н Де Серпьер, — что титулованные дворяне или их родственники уменьшали подати и подушные налоги тех, кто находился под их покровительством, так же как и пятипроцентный сбор в свою пользу? Знаете ли вы, что, отправляясь в Мец, я, как и все представители лучшего лотарингского общества, не знал другой гостиницы, кроме интендантства господина де Калонна? Там был пышный сгол, очаровательные женщины, первые офицеры гарнизона, игра в карты! Безукоризненный тон! Ах, это было прекрасное время!

Вместо всего этого вы имеете какого-то угрюмого, мрачного префекта в потертом сюртуке, обедающего в одиночестве, и очень скверно, если допустить, что он вообще обедает.

«Боже мой, — думал Люсьен, — этот еще скучнее Дю Пуарье!»

В то время как наш герой, желая, чтобы поскорее закончилась эта назидательная речь, вместо ответов г-ну де Серпьеру ограничивался одними жестами восхищения, он снова подпал под влияние нежных мыслей, так как внимание его не было занято ни тем, что он слушал, ни тем, что он делал. «Очевидно, — думал он, — если только я не последний из людей, мне уже нельзя посещать госпожу де Шастеле, между нами все кончено. Самое большее, что я могу себе иногда позволить, — это несколько редких визитов, требуемых приличиями. Пользуясь терминами моей профессии, я получил отставку. Графы Роллеры, мои враги, кузен Блансе, мой соперник, пять раз в неделю обедающий в особняке Понлеве и каждый вечер пьющий чай с отцом и дочерью, вскоре заметят мою опалу, и обо мне будут трубить на всех перекрестках. Ждите их презрения, сударь, вы, обзаведшийся желтыми ливреями и резвыми лошадьми! Все, чьи окна дребезжали от стука колес ваших экипажей, сотрясавших мостовую, наперебой будут кричать о вашей смешной неудаче; вы очень низко падете, мой друг! Быть может, свистки изгонят вас из Нанси, который вы так презираете, — нечего сказать, мило запечатлеется этот город в вашей памяти!»

Предаваясь столь приятным размышлениям, Люсьен не отрывал глаз от красивых плеч г-жи д'Окенкур, которых не скрывала прелестная блузка, присланная накануне из Парижа. Вдруг его осенила мысль: «Вот моя защита от смешного положения: начнем же атаку». Он наклонился к г-же д'Окенкур и прошептал:

— То, что он думает о господине де Калонне, о котором он так жалеет, я думаю о нашем недавнем прелестном разговоре с глазу на глаз. Я сделал большую оплошность, не воспользовавшись серьезным вниманием, которое я читал в ваших глазах, и не попытавшись отгадать, согласились ли бы вы взять меня в качестве друга сердца.

— Постарайтесь свести меня с ума, я не возражаю, — просто и холодно ответила г-жа д'Окенкур.

Она смотрела на него молча и внимательно, с очаровательно философским видом, как бы что-то соображая. Она казалась в этот момент еще красивее благодаря прелестному выражению серьезности и беспристрастия.

— Но, — прибавила она, когда впечатление было произведено, — так как то, о чем вы меня просите, не есть моя обязанность, а даже совсем напротив, и так как ваши прекрасные глаза еще не ввергли меня в буйное помешательство, то не ждите от меня ничего.

Конец разговора, протекавший вполголоса, соответствовал столь оживленному началу.

Господин де Серпьер все пытался привлечь внимание Люсьена к своим разглагольствованиям. Он привык к большой почтительности со стороны Люсьена, когда они встречались у него без г-жи де Шастеле. В конце концов по улыбкам г-жи д'Окенкур г-н де Серпьер понял, что внимание, которое проявляет к нему Люсьен, объясняется лишь тягостными правилами вежливости. Почтенный старик решил ограничиться в виде жертвы одним только г-ном де Васиньи, и они стали прохаживаться по гостиной.

Люсьен был вполне хладнокровен; он старался восхищаться белой, свежей кожей и роскошными формами, которые находились так близко от него. Превознося их он слышал, как де Васиньи отвечал своему партнеру, пытаясь вдолбить ему мысли Дю Пуарье насчет великих монашеских орденов, а также пагубных последствий раздела земель и слишком многочисленного населения.

Расхаживание этих господ из угла в угол и любезности Люсьена продолжались уже четверть часа; только по прошествии этого времени Люсьен заметил, что г-жа д'Окенкур не без интереса внимает нежностям, которые он расточал ей, напрягая всю свою память. В мгновение ока этот интерес пробудил в нем новые мысли; его речь полилась легко и непринужденно, так как выражала то, что он чувствовал.

«Какая разница между этим веселым, приветливым, исполненным уважения видом, с которым меня здесь слушают, и тем, что я встречаю там! А эти полные руки, просвечивающие сквозь прозрачный газ! Эти красивые плечи, нежная белизна которых ласкает взор! У той — ничего подобного! Надменный вид, суровый взор, платье, скрывающее даже шею. И, что существеннее всего, решительная склонность к высшим офицерским чинам. Здесь мне дают понять, — мне, не аристократу, только корнету, — что я по крайней мере равен всем».

Уязвленное тщеславие подогревало в нем жажду успеха. Г-да де Серпьер и де Васиньи в пылу разговора часто останавливались в другом конце гостиной, Люсьен сумел воспользоваться этими минутами, чтобы говорить без всякого стеснения, и его слушали с нежным восхищением.

Господа эти находились в другом конце гостиной, вероятно, задержавшись там на некоторое время из-за замечательных доводов г-на де Васиньи в пользу обширных поместий и крупных хозяйств, представлявших выгоды для дворянства, когда вдруг в двух шагах от г-жи д'Окенкур появилась г-жа де Шастеле, шедшая своей легкой и молодой походкой вслед за лакеем, который о ней докладывал и на которого никто не обратил внимания.

Она не могла не заметить по глазам г-жи д'Окенкур и даже по глазам Люсьена, как некстати она пришла. Она принялась весело и громко рассказывать о том, что видела сегодня вечером, делая визиты; благодаря этому г-жа д'Окенкур не почувствовала никакой неловкости. Г-жа де Шастеле даже злословила и сплетничала, чего раньше Люсьен за ней не замечал.

«Никогда в жизни я не простил бы ей, — думал он, — если бы она стала разыгрывать добродетель и поставила в затруднительное положение бедняжку д'Окенкур. Однако она отлично видела смущение, вызванное моим талантом соблазнителя». Он был почти серьезен, произнося мысленно эту фразу.

Госпожа де Шастеле говорила с ним, как всегда, свободно и любезно. Она не сказала ничего особенного, но благодаря ей беседа текла оживленно и даже остроумно, так как нет ничего забавнее тонких сплетен. Господа де Васиньи и де Серпьер бросили свою политику и подошли поближе, привлеченные прелестью злословия. Люсьен говорил довольно много. «Она не должна воображать, будто я нахожусь в полном отчаянии оттого, что она отказала мне от дома».