Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

На вересковых пустошах Ютландии, как и под стенами Альгамбры, встречаются отдельные таборы, но больше всего цыган живет в лесах и широких степях Венгрии. Трон цыганского короля — замшелый камень подле котла, в котором варится украденный ягненок. Усталые от перехода люди укладываются отдыхать в высокую траву, черноглазые детишки играют с цветами.

Цыганский табор никогда не осмелится войти в императорскую столицу Вену, но поодиночке они нередко крадутся по улицам, в еще большей мере, чем бедные славонцы [44] Историческое название хорватов, которым в те времена, как и цыганам, не разрешалось ночевать в Вене. , окруженные всеобщей подозрительностью.

Чаще всего цыгана можно встретить в одном из предместий, которые так разрослись, что стали больше старой Вены.

В предместье Мариахильф, по аллее, ведущей к Шенбрунну, жарким летним днем 1820-го, того самого года, когда Наоми начала свою карьеру (в буквальном смысле слова, ибо ей не раз приходилось скакать карьером), шли два цыгана в своих обычных белых рубахах и широких коричневых плащах; один был совсем молодой человек в широкополой шляпе, какие носят славонцы: тень падала ему на спину и плечи. Второй, значительно старше, высокий и худой, не нуждался в головном уборе: густые черные с проседью волосы были достаточной защитой от палящего солнца. Они свернули в одну из многих боковых улочек, ведущих от Мариахильфа к летнему дворцу Бельведер.

— Предместья могли бы взять Вену в кольцо, — сказал младший. — Мне сегодня снился забавный сон. Как будто Мариахильф, Йозефштат и вообще все тридцать четыре предместья ожили и пошли войной на город, а обороной командовал собор святого Стефана. Тут такая пошла заваруха, что золотые и серебряные монеты покатились в Дунай.

— Небось выпил липшего, — ответил старик. — Будь осторожен, Цеклеш. Не рассказывай таких снов. У полиции длинные уши. Да и что за дурацкий сон для молодого парня! Нет чтобы увидеть красивую девчонку!

— А мне вот снится война. Эх, был бы я солдатом! Мог бы отсалютовать императору Францу своим оружием! Добрый император Франц! Представляешь, я обнажаю перед ним голову, а он тоже снимает шляпу. И не перед кем-нибудь, а передо мной, нас было только двое на дороге. Император поздоровался с цыганом! Ну а что касается моего сна, то он был ужасно чудной. Собор святого Стефана в своем остроконечном ночном колпаке был генералом. Плечи богатырские, а силы стариковские. Колонну Святой Троицы в Грабене он взял в руки как маршальский жезл. Статуя императора Иосифа на медном коне гоняла по площади Кольмаркт и улице Кертнерштрассе; она созывала портреты с вывесок [45] В Вене у каждой лавки есть вывеска, но которой и названа лавка, например: Кардинал, Мадам Каталани, Датский король и т. д. Чаще всего эти изображения обладают портретным сходством, а некоторые и художественной ценностью; такова вывеска у аптеки, изображающая возвращение юного Товии. (Примеч. автора.) , и они шли за ней. Мраморный великан из Народного парка [46] Тесей, скульптура Кановы. (Примеч. автора.) встал во главе статуй из церкви Капуцинов, и они взобрались на вал, а потом на крышу императорского дворца, чтобы наблюдать за тем, как приближаются предместья. Пригороды Хицинг и Веринг атаковали в первых рядах; толкотня была такая, какой не бывает в Народном парке или на Пратере в праздничные дни.

— И чего только не взбредет на ум человеку, — сказал старик. — Берегись пьянства, Цеклеш! Винные пары образуют вокруг нас заколдованный круг. Сначала там, внутри, все выглядит очень красиво, но, если подбавишь еще несколько чарок, он сужается, обволакивает нас, словно паутиной, и вот уже мы не видим ничего, кроме плодов своего воображения. Паутина опутывает нас так крепко, что мы теряем власть над своим телом; потом мы засыпаем, испарения рассеиваются, но, проснувшись, мы чувствуем, что наши руки и ноги словно бы освободились от пут, а рассудок наш, слишком крепко спавший, никак не может пробудиться и осознать, что же произошло, пока он отдыхал.

За разговором два цыгана быстро продвигались вперед; только дойдя до длинной улицы Хойгассе, откуда уже был виден дворец, примыкавший к ограде предместья, они замедлили шаг.

— Ты хочешь быть солдатом, Цеклеш! — сказал старик.

— Да, и лучше всего бы служить здесь в Вене. Охранять императорский дворец.

— Ты затоскуешь в неволе, Цеклеш. Не можем мы жить все время на одном месте! Бродяжничество у нас в крови, так же как воровство. А убежишь — тебя повесят.

— Ну и пусть! Какая разница, оказаться в утробе червя или в зобу у птицы! И потом, необязательно ждать худшего!

— В зобу у птицы, — повторил старик. — Золотые твои слова. Это достойная могила для цыгана: вечно в странствии, как и наш парод на земле. Даже у молодежи можно чему-нибудь научиться. Когда я буду бродить по венгерским лесам и слушать птичьи голоса, я вспомню тебя. Каркнет ворона — а я подумаю: не у нее ли в зобу глаза того, кого я любил больше всех на свете? Веришь ли, Цеклеш, более ясных глаз, чем были у моего сына, моего Белы, я не видел. Ты ведь знаешь его парня? Владислав похож на отца как две капли воды, только в нем больше гордыни, больше черной крови. Бела был лучше, хоть его и повесили. А его сыну рукоплещут, когда оп мчится на коне и при этом в душе презирает своих зрителей.

— Вот видишь, он ушел из племени, — сказал молодой.

— Но он не осел на одном месте. Его странствия дальше наших, он побывал за морем, которое шире, чем вся Венгрия. Представь себе, чтобы Дунай разлился до такой ширины! Всех императоров и королей, которых мы видели здесь на конгрессе, мой внук повидал у них на родине. Он летает далеко, как перелетные птицы, и удача сопутствует ему во всем.

За разговором они подошли к дворцу с той стороны, какой он повернут к открытой равнине. Солдаты сидели группками и болтали, туристы и горожане входили и выходили из помещавшейся здесь картинной галереи. Цыгане стояли молча и разглядывали здание, как будто просто из любопытства; но тот, кто знал старого цыгана, заметил бы, что он высматривает кого-то за окнами. Он и его молодой спутник встали у открытых ворот, но не вошли в парк, где люди гуляли по чопорно подстриженным аллеям, среди оскопленной природы в стиле Людовика XIV.

Весь первый этаж занимала великолепная картинная галерея — превосходные полотна, в особенности голландской школы. Сегодня здесь было много туристов. Одна группа восхищалась мастерскими барельефами Герардини, другая — богатым собранием полотен Рубенса.

Среди толпы один молодой человек обращал на себя внимание своим поведением — он небрежно переходил от одного шедевра к другому и смотрел, казалось, больше на расстилавшийся за окнами пейзаж — обширный парк, а позади него — императорскую столицу и горы Венгрии; у молодого человека были темные усики, тонкие черты лица и умные глаза. Всякий, кто замечал его, узнавал в нем наездника из труппы, выступавшей в Пратере. Мы же узнаем в нем Наоми.