Оноре Бальзак - Беатриса

От Фелисите к Каллисту

«Каллист, прежде чем затвориться в келье послушницы, да будет разрешено мне бросить взгляд на тот мир, который я оставляю. И взгляд этот я обращаю к Вам, ибо в последнее время Вы были для меня всем на свете. Если только расчеты не обманут меня, мой голос дойдет до Вас как раз во время той церемонии, на которой мне невозможно присутствовать. В тот день, когда Вы станете у алтаря рука об руку с юной и прелестной девушкой, которой ничто не мешает любить Вас перед лицом неба и земли, я уйду в Нантский монастырь, где меня нарекут невестой того, кто не обманывает и не изменяет. Я ничем не хочу огорчить Вас и потому прошу об одном — не поддавайтесь ложному самолюбию и позвольте мне сделать Вам добро; я приняла это решение давно, с тех пор как узнала Вас. Не оспаривайте у меня прав, за которые я заплатила дорогой ценой. Если любовь — страдание, значит, я любила только Вас; но пусть Вас не мучит совесть: единственными радостями, которые я вкусила в жизни, я обязана Вам, Каллист, а в своих страданиях я сама виновата. Вознаградите же меня за все былые муки, подарив мне вечную радость. Позвольте бедному Камиллу, который уже не существует более, хоть что-то сделать ради Вашего материального благополучия. Пусть я останусь ароматом цветов Вашей жизни и незаметно примешаю к ней свое существование. Я буду обязана Вам вечным блаженством: почему же мне, в знак благодарности, не принести Вам в дар преходящие и тленные земные блага? Неужели у Вас не хватит великодушия принять их? Неужели Вы усмотрите в них последнюю ложь отвергнутой любви? Каллист, без Вас мир для меня — ничто, Вы превратили его в ужасную пустыню, но Вы привели неверующего Камилла Мопена, автора книг и пьес, от которых я торжественно отрекусь, Вы привели бесстрашную и испорченную деву пред лицо господа. Ныне я стала тем, чем должна была быть, — невинным ребенком. Да, я омыла свои одежды слезами раскаяния, и к алтарю меня поведет ангел — мой обожаемый Каллист. Как сладостно мне произносить это имя, отныне освященное моим обетом! Я люблю Вас без всякой корысти, как любит мать своего сына, как церковь любит свои чада. Я могу молиться за Вас и за Ваших близких, руководствуясь лишь одним желанием — желанием Вашего счастья.

Если бы Вы знали, среди какого небесного покоя я живу ныне, поднявшись духом над всеми мелкими интересами света, и как сладостна мне мысль, что я выполнила свой долг (вспомните благородный девиз Вашего семейства), — и если бы Вы знали это, Вы, не колеблясь, вступили бы в новую прекрасную жизнь и даже не оглянулись бы на прошлое. Итак, пишу Вам прежде всего для того, чтобы умолить Вас быть верным себе и своим. Дорогой мой, общество, в котором Вы должны жить, не может существовать, если оно не верит в святость долга, и Вы измените этой вере, как изменила я, если уступите голосу страстей и своеволия. Женщина только тогда равна мужчине, когда жизнь ее — постоянная жертва, подобно тому как жизнь мужчины должна быть непрерывным действием. А моя жизнь была нескончаемой судорогой эгоизма. Итак, быть может, господь привел Вас ко мне на закате моих дней, как благого вестника, принесшего мне и кару и милость.

Выслушайте же признание женщины, которой слава, — вернее, мираж славы, — как маяк осветила настоящий путь. Будьте достойны себя, пожертвуйте Вашими мечтами ради долга главы семьи, мужа и отца! Подхватите древнее знамя дю Геников, покажите людям нынешнего века, не знающим ни религии, ни принципов, что такое дворянин во всей славе и великолепии. Возлюбленное дитя моей души, позвольте мне быть Вашей матерью: обожаемая Фанни не будет более ревновать к женщине, умершей для света и на коленях воздевающей руки к небесам, — только такою может отныне предстать перед Вами Ваша Фелисите.

Ныне дворянство больше чем когда-либо нуждается в богатстве, примите же часть моего состояния, Каллист, и найдите ему достойное применение. Это не дар, а наследство, будьте моим душеприказчиком. Я пекусь больше о Ваших детях, о Вашем старом бретонском доме, нежели о Вас самом. С этой мыслью я и предлагаю Вам доходы с моих парижских владений».

— Подписывайте! — произнес юный барон, к великой радости всех родных.

На следующей неделе, после бракосочетания, состоявшегося, по обычаю лучших семейств Сен-Жерменского предместья, в семь часов вечера в церкви св. Фомы Аквинского, Каллист и Сабина, после объятий, поздравлений и слез, уселись в красивую дорожную карету, сопровождаемые напутствиями двадцати гостей и родственников, столпившихся на ступенях особняка Гранлье. Поздравляли новобрачных четыре шафера и с ними прочие мужчины, а слезы проливала сама герцогиня де Гранлье и ее дочь Клотильда, которых терзала одна и та же печальная мысль.

— Вот и началась ее супружеская жизнь! Бедная Сабина! Теперь она во власти человека, который и женился-то на ней не по своей воле.

Супружество состоит не только из удовольствий, столь же преходящих в семейной жизни, как и в жизни вообще, — оно предполагает общие склонности, взаимное страстное влечение, сходство характеров, — вот что превращает это необходимое обществу установление в извечную проблему. Девушки, выходящие замуж, так же как и их матери, отлично знают сроки и опасности этой лотереи; вот почему женщины, присутствующие на свадьбе, обычно плачут, тогда как мужчины улыбаются; мужчинам кажется, что они ничем не рискуют, а женщины догадываются, как велик ожидающий их риск.

В другой карете, которая отъехала раньше экипажа, увозящего молодоженов, находилась баронесса дю Геник, которой герцогиня шепнула на прощанье:

— У вас нет дочери, а только сын, постарайтесь же заменить моей дорогой Сабине родную мать!

На козлах кареты восседал егерь, который должен был служить при случае и курьером, а позади — две горничные. Четыре форейтора — ибо каждая карета была запряжена четверкой лошадей — вырядились в парадные ливреи и украсили шляпы лентами, а в петлицы вдели букеты, и напрасно пытался герцог де Гранлье заставить их снять эти нелепые украшения, даже заплатил изрядную сумму: французские возницы почтовых карет — народ весьма смышленый, но любит пошутить. Поэтому форейторы взяли у герцога деньги, а проехав заставу, снова нацепили ленты.

— Ну, прощай, Сабина, — прошептала герцогиня, — помни же о своем обещании, пиши мне почаще. Вам, Каллист, я ничего не скажу, вы и без слов поймете меня!

Клотильда стояла, обнявшись с самой младшей сестрой Атенаис, на которую с улыбкой смотрел виконт Жюст де Гранлье, и бросила на молодую проницательный взгляд увлажненных слезами глаз; долго еще следила она за каретой, исчезавшей среди многократного щелканья четырех бичей, которое отдавалось в воздухе громче, чем пистолетная стрельба. Минута — и веселый поезд пересек площадь Инвалидов, проехал по набережной, потом через Йенский мост, миновал заставу Пасси, свернул к Версалю и, наконец, покатил по дороге, ведущей на Бретань.