Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

Впрочем, Агата, несмотря на неодинаковое отношение к детям, была прекрасной матерью: она любила и Жозефа, но не слепо, она не понимала его, вот и все. Жозеф обожал мать, тогда как Филипп позволял ей обожать себя. Все же драгун смягчал для нее свою солдатскую грубость, но не скрывал презрения к Жозефу, выражая его, впрочем, в дружеской форме. Глядя на своего брата, наделенного такой нелепой огромной головой, похудевшего от неустанной работы, в семнадцать лет хилого и болезненного, он называл его «малыш». Его всегда покровительственное обращение показалось бы оскорбительным, если бы не беззаботность художника, который, сверх того, верил в доброту, скрывающуюся у солдат под их грубой манерой. Жозеф, неопытный ребенок, еще не знал, что военные, если они действительно талантливы, всегда учтивы и мягки, как и прочие выдающиеся люди. Гений везде одинаков.

— Бедный мальчик, — говорил Филипп матери, — не надо к нему приставать, пусть его забавляется!

Это презрение сходило в глазах матери за братскую нежность.

«Филипп всегда будет любить брата и покровительствовать ему», — думала она.

В 1816 году Жозеф добился от матери разрешения превратить в мастерскую чердак, прилегавший к его мансарде, а г-жа Декуэн дала ему немного денег на приобретение принадлежностей, необходимых для ремесла живописца — в семействе этих двух вдов живопись была всего лишь ремеслом. С умом и пылкостью, свойственными его дарованию, Жозеф сам все оборудовал в своей бедной мастерской. Хозяин по просьбе г-жи Декуэн заменил часть крыши стеклянною рамой. Чердак превратился в большую залу, выкрашенную Жозефом в шоколадный цвет, на стенах он повесил несколько эскизов. Агата, не без сожаления, поставила там маленькую чугунную печку, и Жозеф мог работать у себя, не оставляя, однако, занятий в мастерской Гро и Шиннера.

В то время конституционная партия, особенно поддерживаемая отставными офицерами и бонапартистами, произвела ряд выступлений у палаты депутатов во имя хартии, которой никто не хотел, и подготовила несколько заговоров. Филипп впутался в эти дела, был арестован, потом освобожден за недостатком улик; но военный министр лишил его половинного жалованья, переведя в разряд, который был, так сказать, штрафным. Во Франции Филиппу опасно было оставаться, он кончил бы тем, что попался бы в какую-нибудь ловушку, расставленную провокаторами. Тогда много говорили о провокаторах. Пока Филипп околачивался в подозрительных кофейнях, играя на бильярде и приучаясь прикладываться к стаканчикам с разными настойками — Агата пребывала в смертельном страхе за судьбу великого человека своей семьи. Трое греческих мудрецов слишком привыкли каждый вечер ходить по одной и той же дорожке, подниматься по одной и той же лестнице, зная, что обе вдовы их ждут и сразу же начнут выспрашивать у них новости дня, — поэтому в маленькой зеленой гостиной неизменно появлялись друзья, чтобы сыграть партию в карты.

Министерство внутренних дел, при пересмотре личного состава в 1816 году, оставило на должности Клапарона, одного их тех трусов, которые шепотом передают новости из «Монитера», прибавляя при этом: «Смотрите, не выдавайте меня!» Дерош, выйдя в отставку вскоре после старика дю Брюэля, все еще препирался из-за своей пенсии. Эти трое друзей, видя отчаяние Агаты, посоветовали ей отправить подполковника в чужие края.

— Поговаривают о заговорах, и ваш сын, при своем характере, пострадает в каком-нибудь деле, потому что всегда найдутся предатели.

— Черт побери, он той породы, из которой император делал своих маршалов, — шепотом сказал дю Брюэль, оглядываясь вокруг, — и он не должен отказываться от своей профессии. Пусть он отправляется на Восток, в Индию...

— А его здоровье? — сказала Агата.

— Почему он не поступает на службу? — спросил старый Дерош. — Сейчас открывается столько частных предприятий. Я сам, как только разрешится вопрос о моей пенсии, поступлю начальником отделения в Страховое общество.

— Филипп — солдат, он любит только войну, — сказала воинственная Агата.

— В таком случае он должен быть благоразумным и попроситься на службу...

— К этим? — вскричала вдова. — О, такого я никогда ему не посоветую.

— Вы не правы, — заметил дю Брюэль. — Мой сын недавно получил место через герцога де Наваррена. Бурбоны прекрасно относятся к тем, кто чистосердечно присоединяется к ним. Ваш сын будет назначен полковником в какой-нибудь полк.

— В кавалерии стремятся держать только дворян, и ему никогда не быть полковником! — воскликнула г-жа Декуэн.

Испуганная Агата умоляла Филиппа отправиться за границу и поступить на службу к какому-нибудь правительству, — ординарца императора примут с радостью.

— Служить иностранцам?! — ужаснулся Филипп.

— Весь в отца! — сказала Агата, горячо целуя Филиппа.

— Он прав, — заявил Жозеф. — Французы слишком горды своей Вандомской колонной [14] Вандомская колонна. — Вандомская колонна с бронзовой статуей Наполеона I наверху была воздвигнута по его приказу на одной из площадей Парижа в 1806 г. в честь одержанных им побед. , чтобы пополнять собою колонны чужих войск. Кроме того, Наполеон, быть может, вернется еще раз.

Тогда, чтобы угодить матери, Филипп возымел блестящую мысль присоединиться к генералу Лалеману в Соединенных Штатах и участвовать в основании Полей убежища [15] «...присоединиться к генералу Лалеману в Соединенных Штатах и участвовать в основании Полей убежища...» — Лалеман Анри-Доминик (1777—1823) — наполеоновский генерал, участник бонапартистского заговора при первой реставрации Бурбонов; заочно приговоренный к смертной казни, бежал в Америку, где вместе с другими бонапартистами, покинувшими Францию, пытался основать французскую колонию «Поля убежища» на берегу Мексиканского залива, однако колония вскоре распалась. — в одной из самых ужасных мистификаций, прикрывавшейся названием национальной подписки. Агата из своих сбережений дала Филиппу десять тысяч франков и истратила тысячу франков на проводы и отправку его из Гавра. К концу 1817 года Агате пришлось довольствоваться шестьюстами франков дохода со своей государственной ренты; потом, по счастливому вдохновению, она поместила в банк десять тысяч франков, оставшихся от ее сбережений, и таким образом стала получать еще семьсот франков дохода.

Жозеф тоже захотел принять участие в этих жертвах и ходил одетый, как стряпчий: носил грубые башмаки, синие чулки, обходился без перчаток; он стал топить печку каменным углем, питался хлебом, молоком и дешевым сыром. Бедный мальчик встретил поддержку только у старухи Декуэн и у Бисиу, своего товарища по лицею и мастерской, который в ту пору рисовал изумительные карикатуры, занимая скромное местечко в одном из министерств.