Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

Предместье Сен-Патерн, образующее за башней очертания палитры и вдающееся в луга, слишком значительно, чтобы не быть в отдаленные времена собственно отдельным городом. Начиная со средних веков Иссуден, как и Париж, постепенно всполз на свой холм и сосредоточился за башней и замком. Такое мнение еще в 1822 году могло быть подтверждено наличием очаровательной церкви Сен-Патерн, ныне разрушенной наследником лица, купившего ее в качестве национального имущества. Эта церковь — один из самых красивых образцов романского стиля, каким обладала Франция, — погибла в безвестности, так как никто даже не зарисовал прекрасно сохранившегося портала. Единственный голос, раздававшийся в защиту памятника, нигде не нашел отклика — ни в городе, ни в департаменте. Хотя Иссуденский замок благодаря своим узким улицам и старинным домам носит характер старого города, — город в собственном смысле этого слова, который брали силой и уничтожали пожаром несколько раз в разные эпохи (особенно во время Фронды [29] Фронда — движение против абсолютизма, происходившее во Франции в 1648—1653 гг. и сопровождавшееся массовыми вооруженными восстаниями. , когда он выгорел весь), имеет современный вид. Широкие, сравнительно с другими городами, улицы и хорошие постройки образуют по отношению к замку контраст разительный, что и заслужило для Иссудена в некоторых географических книгах название Иссуден Прекрасный .

В городе, отличающемся подобными особенностями, лишенном жизни, даже торговой, в городе, чуждом искусству и ученым изысканиям, в городе, где каждый сидел в своем углу, — при Реставрации, в 1816 году, когда окончилась война, должно было случиться и действительно случилось, что среди молодых людей многие не имели для себя в виду никакой деятельности и не знали, чем им заняться в ожидании брака или родительского наследства. Соскучившись дома, эти молодые люди не находили в городе никаких развлечений и, следуя местной поговорке: «Тот молод не бывал, кто проказ не знал», — они и выкидывали разные коленца в ущерб своим согражданам. Действовать днем им было трудно — их бы узнали, и если бы у их жертв переполнилась чаша терпения, то при первом же мало-мальски заметном проступке их отвели бы в исправительную полицию; поэтому для своих шалостей они довольно рассудительно выбирали ночь. Так посреди этих древних обломков стольких исчезнувших цивилизаций вспыхнул, как последний огонек, отблеск озорных шуток, отличавших старинные нравы. Эти молодые люди забавлялись, как некогда забавлялся Карл IX со своими придворными, Генрих V со своими собутыльниками, как забавлялись некогда во многих провинциальных городах.

Коль скоро они объединились — в силу необходимости помогать друг другу, защищаться и изобретать новые проказы, — они и развили в себе, подстрекая друг друга, ту шкодливость, что свойственна праздной молодежи и наблюдается даже у животных. Объединение дало им еще больше — маленькие удовольствия, какие приносит заговорщикам само соблюдение тайны. Они окрестили себя «рыцарями безделья». Днем эти молодые обезьяны казались чуть ли не святыми, все без исключения притворялись тишайшими; да к тому же вставали они довольно поздно после ночей, занятых выполнением какого-нибудь скверного дела. «Рыцари безделья» начали с обыкновенного озорства, — срывали и перевешивали вывески, дергали за звонки, с грохотом вкатывали бочку, забытую кем-нибудь у своих дверей, в погреб соседа, и тот вскакивал, разбуженный таким ужасным шумом, что можно было подумать, не взорвалась ли мина. В Иссудене, как и во многих городах, в погреба надо спускаться по лесенке, а самый спуск находится у дома и закрыт крепким деревянным щитом на шарнирах, с огромным замком. Эти новые «скверные ребята» [30] «Скверные ребята» — средневековое название деклассированных городских элементов. к концу 1816 года ограничивались шутками, которыми повсюду в провинции занимаются мальчишки и молодые люди. Но в январе 1817 года Орден рыцарей безделья нашел главаря и отличился такими делами, что до 1823 года вызывал своего рода ужас в Иссудене или по меньшей мере держал в непрерывной тревоге ремесленников и буржуазию. Этим главарем был некий Максанс Жиле, попросту именуемый Максом, предназначенный для подобной роли не только своей силой и молодостью, но и всем своим прошлым.

Максанс Жиле считался в Иссудене побочным сыном того самого помощника интенданта, г-на Лусто, брата г-жи Ошон, чье волокитство оставило прочную память, — он ведь, как вы знаете, возбудил ненависть старого доктора Руже в связи с появлением на свет Агаты. Но дружба, связывавшая этих двух людей до их ссоры, была такой тесной, что, по выражению, принятому в то время здесь, они охотно шли одной и той же дорожкой. Предполагали, что Макс в такой же степени мог быть сыном доктора, как и помощника интенданта; но он не был сыном ни того, ни другого — его отцом был неотразимый офицер драгунского полка, расположенного в Бýрже. Тем не менее, подстрекаемые враждой, весьма выгодной для ребенка, доктор и помощник интенданта постоянно оспаривали друг у друга отцовство.

Мать Макса, жена бедного сапожника из Римского предместья, отличалась, на погибель своей души, поразительной красотой, красотой итальянки из-за Тибра, и это единственное достояние она передала сыну. Г-жа Жиле, беременная Максом в 1788 году, долго желала этого благословения неба, которое злые языки приписывали ухаживаниям то одного, то другого из двух приятелей, стремясь, вероятно, настроить их друг против друга. Жиле, старый и горький пьяница, покровительствовал распутству своей жены то ли из снисходительности, то ли по сговору с нею, что иногда бывает в низшем слое общества. Чтобы обеспечить своему сыну покровителей, г-жа Жиле остерегалась открыть истину мнимым отцам. В Париже она была бы миллионершей; в Иссудене она жила то в достатке, то в бедности, а в конце концов в полном пренебрежении. Г-жа Ошон, сестра Лусто, некоторое время давала по тридцати франков в год на обучение Макса в школе. Такая щедрость, в которой г-жа Ошон не смела признаться из-за скупости своего мужа, естественно, была приписана ее брату, служившему тогда в Сансере. Доктор Руже, который не был счастлив в холостой жизни, в свою очередь, заметив красоту Макса, до 1805 года платил в коллеж за содержание мальчика и называл его плутишкой . Так как помощник интенданта умер в 1800 году, а доктор, оплачивавший в продолжение пяти лет содержание Макса, казалось, делал это из чувства самолюбия, то вопрос об отцовстве все время оставался нерешенным. К тому же Макс Жиле, дававший повод для множества шуток, был вскоре забыт. Вот как было дело.

В 1806 году — год спустя после смерти доктора Руже — этот мальчик, казалось созданный для отважной жизни, одаренный к тому же замечательной силой и проворством, позволял себе множество довольно смелых шалостей. Он уже сошелся со внуками г-на Ошона, чтобы вместе с ними бесить городских лавочников, воровал из садов фрукты и, нисколько не стесняясь, перелезал через садовые ограды. Этот дьяволенок не имел себе равных в упражнениях, требующих силы, замечательно бегал наперегонки и, казалось, мог поймать зайца на бегу. Одаренный зоркостью, достойной Кожаного Чулка [31] Кожаный Чулок — прозвище охотника Бумпо, героя серии романов американского писателя Фенимора Купера (1789—1851): «Кожаный Чулок», «Последний из могикан», «Следопыт» и др. , он уже тогда страстно любил охоту. Вместо того чтобы учиться, он проводил время, стреляя в цель. Деньги, добытые хитростью еще у старого доктора, он употреблял на покупку пороха и пуль для дрянного пистолета, подаренного ему сапожником, папашей Жиле. А осенью 1806 года Макс, которому тогда было семнадцать лет, совершил неумышленное убийство, напугав в темноте молодую беременную женщину, на которую он натолкнулся в ее саду, забравшись туда воровать фрукты. Сапожник Жиле, хотевший, без сомнения, избавиться от него, пригрозил ему гильотиной. Макс мгновенно удрал, нагнал в Бурже полк, шедший в Испанию, и поступил в него солдатом. Дело о смерти молодой женщины не имело никаких последствий.