Мигель Астуриас - Глаза погребённых

Мондрагон остановил свой джип с математической точностью именно в том месте, где несколько дней назад судьба в образе какого-то животного задержала джип дорожника. Внимательно оглядевшись — лучше еще раз проверить, не следит ли кто, — он исчез в кустарнике. Вход в подземелье он отыскал сразу. Освещенный луной, вход был похож на паперть готической церкви, прикрытой листвой. Вампиры и мелкие летучие мыши, расправив крылья и повиснув вниз головой, спали, не то нежились в лунном свете. Луч электрического фонарика — странное, незнакомое сияние — заставил их забеспокоиться; некоторые встрепенулись, но не тронулись с места, другие вслепую ринулись в залитое луной пространство. Мондрагон сделал несколько шагов и, прижимаясь к стенке, спустился в пещеру. Это была зала потерянного эха, от нее ответвлялись какие-то переходы, галереи.

Довольный возвратился он в лагерь. Там спало все, даже осиротелые машины. При лунном освещении каток выпячивал свой тяжелый цилиндрический вал, словно застывший каскад водопада; каток будто ждал, когда камнедробилка начнет разбивать на кусочки луну, которая убегала и убегала по канавкам и вместе с водой сливалась в водоемы, а в водоемах струйки ткали огромную паутину концентрических кругов — сталкивались они друг с другом и расходились, сливались друг с другом и опять разбегались и, наконец, уплывали неведомыми путями. Каков-то будет его путь?.. И каков путь Малены?..

— Ты неосторожен… — выговаривала Малена Мондрагону несколько дней спустя; ее лицо выражало крайнее недовольство. — Уже поздно… и джип могут заметить у ворот школы…

— Я пришел пешком. Не мог выдержать целую неделю, не повидав тебя! Я жду не дождусь воскресенья — нет сил! Вот оставил джип и пришел в штатском.

— Но ведь сегодня понедельник, чудак ты этакий. Всего один день…

— Целая вечность!.. Теперь я понимаю, что называется веками, промелькнувшими, как одна минута, и что такое минуты, которые тянутся, как столетия… Ты колдунья, Мален!..

— Хуан Пабло!

— Твои руки и сладость твоего молчания — больше мне ничего не надо!

— Мне больно… — Она пыталась высвободить руки, но Мондрагон привлек ее в свои объятия.

— Нельзя… — еле вымолвила она.

— Вся любовь — это вечное «нельзя»…

— А наша — тем более.

— Почему твой голос звучит так странно! Будто говорит кто-то другой… Мален!.. Мален!..

Мондрагон поцеловал ее — страстным, долгим поцелуем.

— Задушишь!

Их голоса прерывались; руки перелетали, переплетались, ласкали, трепетали, как языки пламени под ветром.

Как ненасытны руки любящих!

— Хуан Пабло, это невозможно…

— Любовь — это искусство невозможного, а поскольку ты забыла себя, целиком отдавшись чувству…

— Я не забываю себя, — прошептала Малена; она приложила указательный палец к губам, требуя, чтобы он замолчал, но уже не уклонялась от поцелуев. — Что со мной? Я околдована…

— Без любви нет волшебства…

— Любовь… — произнесла она со слезами на глазах, — не знаю… — и после краткой паузы, покачав головой, добавила: — Подлинная любовь — это мечта… для меня недосягаемая…

— И это говоришь ты, Мален! Настоящая любовь вдохновляет нас на борьбу, призывает мечту сделать явью.

Мален с трудом прервала жгучий поцелуй.

— У меня нет никакой мечты! — сказала она смущенно и даже грустно, будто на исповеди, и, помолчав, прошептала: — Мне остались лишь крохи любви!..

— Мален!

— Я не утешаю себя!.. И никогда не найду утешения!..

Молча поднялась и, вздохнув, ушла в библиотеку. Там за толстыми томами в красных переплетах, на корешках которых можно было прочесть «Зоотехника и ветеринария», у нее хранилась шкатулка. Она вынула какую-то тетрадь. Передала ее Хуану Пабло.

Не проронив ни слова, она вернулась в библиотеку и прислонилась спиной к книгам. Как она была сейчас хороша — стройная, точеные плечи, высокая и упругая грудь, узкие бедра, красивые руки, изящная головка. Как хороша — и как печальна!

Мондрагон сначала бегло перелистал тетрадь, задержавшись лишь на нескольких записях, — это был ее дневник. Затем начал читать с большим интересом:

«Суббота, 3 декабря 192… Получила письмо от Луиса Фернандо. Ему остался только государственный экзамен — и он медик. Я счастлива! Это триумф моей любви, теперь день нашего бракосочетания уже недалек.

Пятница, 15 февраля 192… Пошла к китайцу подобрать ткань. Но так ничего и не выбрала. Закрылась у себя и плакала. Луис Фернандо прислал прощальное письмо, в котором лаконично сообщает, что невеста студента не может быть супругой врача; он собирается открыть собственную клинику и поэтому должен жениться на богатой.

Понедельник, 4 июля 192… Офицер из местного гарнизона пытался сделать меня своей любовницей. Он напился пьяным и все мне выпалил, буквально все. В ответ я сказала ему то, что о нем думаю. Это произошло на балу по случаю годовщины независимости Соединенных Штатов. Он выхватил револьвер и пригрозил, что если я сделаю хоть один шаг, он выстрелит мне в спину. Я закричала: «Лучше быть убитой!» Ему пришлось убрать револьвер в кобуру.

Вторник, 17 августа 192… Мне думается, мой час уже наступил. Я была счастлива с X. Э. на его асьенде. Он — скотовод. X. Э. хотел надеть мне на палец кольцо в знак помолвки, но я попросила подождать: пусть кольцо будет обручальным… в церкви, в день нашей свадьбы. Торопливость в таком случае — плохая примета. И правильно сделала. В тот же вечер в ответ на просьбу выплатить поденные он избил одного из батраков. Человека, зверски избитого тем, кто собирался стать моим мужем, доставили со связанными руками в военную комендатуру; его обвинили в конокрадстве. X. Э. вернулся и сказал: «Этого бунтаря расстреляют. В прошлый раз я передал в комендатуру двоих смутьянов — они требовали повышения заработка; так их не расстреляли, а закопали живыми в землю. Сеньор Президент, когда его спросили, что делать с бунтовщиками, которые требуют повышения заработка, ответил: «Хоронить их живыми или мертвыми». Больше X. Э. я не видела… Как только вспомню о нем, мне сразу становится не по себе.

Ноябрь, 9, 193… Приехала в столицу на каникулы и познакомилась с Л. К. Это произошло на балу в военном казино. Я танцевала, пила шампанское, вышла с ним на террасу полюбоваться звездным небом, даже позволила ему поцеловать мои волосы, позволила обратиться ко мне на «ты» — но все очарование этого вечера мгновенно улетучилось: все закончилось тем, что он оказался значительно моложе меня, и…»

Прежде чем Мондрагон успел вымолвить слово, Малена, все еще стоявшая в библиотеке, заявила:

— А сейчас я хочу, чтобы ты ушел. На будущей неделе я приеду к тебе в лагерь, и мы поговорим. Сейчас мне надо остаться одной…