Мигель Астуриас - Зеленый папа

Она, Майари Пальма, одна должна подняться и поговорить с ягуарами там, где гигантские муравьи точат скалы, и отдаться в когтистые лапы дерева какао [31] 31. …лапы дерева какао… — Здесь налицо мифологическая и лингвистическая трансформация. В преисподней призрака «очищал», то есть обдирал, когтистый ягуар. Эпитетом ягуара было прилагательное «ярый», на языке майя — тон. Но по омониму тон имело и другое значение — «сумочка для бобов какао». Поскольку сумочка не могла выглядеть зловещей, со временем это значение было переосмыслено в «когтистые корни дерева какао». Ягуар, «какао» — символы преисподней, где должна пройти очищение Майари, после того как покончит с жизнью. , — только так могла она отпраздновать свою свадьбу с Мотагуа.

Почему она остается в этом бедном ранчо, кишащем мошкарой? Почему она остается в бедном ранчо, где лишь одна голая земля? Зачем, если все преходяще, если она здесь всего-навсего гостья, а нынче ночью наступит самое прекрасное полнолуние этого года [32] 32. …самое прекрасное полнолуние года… — По древним обычаям, в полнолуние свершался один из обрядов, предшествовавших свадьбе. Девушки и женщины отправлялись к «девственной воде», находящейся в водоеме у скалы в сельве. ?

Она пошла в кухню с тростниковыми стенами, оттуда, из полумрака, можно взглянуть на светлые поля, поля без голов, поля, обрубленные до плечей, обезглавленные солнцем и луной. Поля на побережье — это поля без голов. Головы появляются выше, на подъеме к горным плато. А здесь поле — как туловище казненного: из кровоточащей шеи его, бурля, вырывается жизнь, растекается, множится, распространяется, цветет не переставая; цветет роскошно, принося урожай за урожаем — маиса, фасоли, тыквы и сахарного тростника.

Сытые свиньи лежат, не шевелясь, в грязи, млеют от зноя под тучей мошек; рядом — сонные куры, вяло вздрагивающие от чьих-то укусов, старые утки с розовыми клювами и белой паутиной на глазах. Единственным живым существом среди всех тварей, сморенных жарой в этом патио, был попугай-гуакамайя, яркий и суетливый, — глаза из нефрита [33] 33. …глаза из нефрита… — Нефрит и изделия из него в Центральной Америке считались наибольшей- драгоценностью и использовались в качестве обменной монеты. с оранжевой искрой, клюв как черный костяной коготь. Все вокруг птицы перекликалось с основными тонами ее оперения: зеленая сельва, синее небо, желтое солнце, а позже — фиолетовые сумерки, лиловые с голубым.

Кресло из переплетенных ремней освободило ее от усталости. Ноги уже не держали. На ремнях из телячьей кожи распласталось ее подвенечное платье. Сегодня ночью она обвенчается в нем с речным потоком. Руки светловолосых портних вложили в этот кружевной наряд долгие часы труда. Какую-то секунду трепетало на ее губах имя города, где, теряя зрение, работали на других женщин портнихи: Нью-Йорк, Нью-Йорк… Какое счастье надеть на себя такой атлас, такой шелк, такой тюль, чтобы отдаться, будто купаясь под луной, сокрушительной любви водопада! Одеться так, чтобы выйти замуж за Джо Мейкера Томпсона, это все равно что спуститься с неба и броситься под поезд. Лучше водяной поток — он нежнее, мягче, глубже, его тихие струи ласкают, как робкий любовник, только прядью волос, только глазами… Да, сначала титан схватит ее в свои объятия и вместе с нею будет биться о скалы. Он ее потеряет, потом снова увлечет в водоворот и закрутится как безумный. Опять забудет о ней, распростертой на гриве помутневших вод, и опять вспомнит, коснувшись ее тела, благоговейно баюкая на прозрачной волне. Затем вновь оскорбит дерзким насилием… Головокружительный хоровод туманных видений. Камыши сплетут для нее легкие беседки, где она будет целоваться с диковинными рыбами, с рыбами-певцами, чьи песни летят пузырьками вверх, и с рыбами-танцорами, чьи танцы колышут воду.

Ее пробудил звук шагов; приближался старик, за ним бежала собака, странно подскакивая на ходу.

Старик принес пчелиные соты — они больше походили на золотые легкие, легкие древнего божества — и положил их на землю, на зеленый блестящий язык — лист банана. Старик глядел на нее, не говоря ни слова. Многолетнее молчание старца. Провел рукой с негнущимися пальцами по лицу, смахивая капли пота. А позже, много позже, пришла старуха [34] 34. А позже… пришла старуха… — У древних майя старухи руководили церемониями, предшествующими свадьбе. , опираясь на красный посох, — одна нога оголена по самое бедро, другая — прикрыта юбкой до скрюченных пальцев. За ней ковылял черный пес. Она положила на землю веера пальмовых листьев, а на них поставила кувшин с маисовым питьем. «Где же ты? Тебя нет нигде, моя бедная девочка, — так говорила она, ударяя о землю своим красным посохом. — Я бы дождалась, пока ты превратишься в пену! Я бы дождалась, пока ты станешь песком! Я бы дождалась, пока ты будешь орхидеей!»

И старуха обернулась тем, кем когда-то была, исчезла в ракушечных извилинах своих морщин и, будто перевернув крышку на другую сторону, превратилась в молодую девушку.

— Я причешу тебя, — сказала она, — причешу гребнем, сделанным из нефрита ручейка, а потом ты наденешь свое платье. Я помогу убрать тебя в подвенечный наряд. Ни к чему надевать так много белья. Жених будет любить тебя обнаженной. Сколько крючков! Его руки за целый век не доберутся до твоего апельсинного тела. Я прикреплю к твоему поясу бирюзовую ленту, чтобы тебя узнали матросы, когда волна унесет тебя в море. Твои груди как два маленьких лимона. Они так красивы под белым одеянием! Древо, дающее апельсиновые цветы, дало раковины для этой свадьбы. Они похожи на цветы апельсинового дерева, но только из перламутра.

И разлилось сияние, озарившее Петен [35] 35. И разлилось сияние, озарившее Петен. — Петен — провинция, расположенная на севере Гватемалы. Астуриас обращается к образу Петена как символу древней цивилизации. По свидетельству очевидцев, полнолуния над Петеном представляют собой фантастическое по красоте зрелище. . Весь день и часть вечера Майари пряталась в хижине. Лунный свет не в силах залить побережье, пока не закатится солнце. Сияние, озарявшее теперь Петен, таилось вместе с ней в хижине до тех пор, пока не сгинуло злое светило, желавшее, но не получившее ее; пока не начали камни разевать ягуарьи пасти, дрозды — раскрывать шафрановые глазки, крошки обезьяны — ерошить золотую шерсть, а колючие кусты — выпускать свои когти.

Ее не похищали колдуны. Когда она рыдала по ночам над облаком подушки, покрываясь потом — испариной тоски — под невесомой простыней, ее лицо, окунаясь в соленое море слез, ощущало холод пустых дней, идущих вслед за свадьбой, — ведь предстоит выйти замуж за честолюбие дельца-капитана. Джо — честолюбивый делец-капитан, он не видит на горизонте ничего, кроме добычи, которая позволит ему почувствовать свое превосходство господина над людьми, и не мечтающими о миллионных сделках, людьми, чей капиталец состоит из бумажек, называемых деньгами; превосходство, которого ему все же не обрести, ибо он несдержан и криклив, размахивает руками, ходит огромными шажищами и вечно говорит о прибыли. Можно ли привязаться к человеку, если ему чужды душевные волнения, грезы, если он смеется, когда ее охватывает дрожь при виде образа святой девы или чудесного пейзажа. Он внушает ужас, и тем не менее она стерпела бы, она ведь уже терпела его, жениха, жившего в их доме; но острой костью вонзалось ей в горло презрение Джо к людям ее страны, и кость не шла ни взад, ни вперед при виде его, при звуке голоса или шагов. Гнев и боль рождало в ней это презрение американца.