Мигель Астуриас - Зеленый папа

— Что с машиной? — спросил турок по-английски.

— По правде говоря, не знаю… — ответил Мейкер Томпсон.

— Ее посмотрят мои механики, они разберутся. Во всяком случае, дело сделано. Вечером доставлю деньги. С рассветом выйдем на юг.

— Тогда, трухильянец, надо перенести мои вещи на берег…

— Пусть другой придет, тебя с судна уберет! — ворчал тот, сгребая в охапку гамаки, ружья, оленьи шкуры, мешки с одеждой, лампы, москитные сетки, трубки, карты, книги, бутылки…

Последний солнечный луч огненной горчицей кропил бухту Аматике. Легкий бриз шелестел в пальмах, словно гасил пламя на рдеющих стволах и кронах. Высокие звезды, желтые маяки, черная плавучая тень берега над зеленым морем. Нескончаемое дление вечера. Люди на молу. Черные. Белые. Как странно выглядят белые ночью! Как черные — днем. Негры из Омоа, из Белиза, из Ливингстона, из Нового Орлеана [5] 5. Негры из Омоа, из Белиза, из Ливингстона, из Нового Орлеана. — В отличие от многих латиноамериканских стран, негры в Гватемале составляют весьма незначительную часть населения. Почти все они проживают в зоне Атлантического побережья. . Низкорослые метисы с рыбьими глазами — не то индейцы, не то ладино, смуглые самбо, разбитные мулаты, китайцы с косами и белые, бежавшие из панамского ада [6] 6. Низкорослые метисы с рыбьими глазами — не то индейцы, не то ладино… — Метисы — потомки от смешанных браков индейцев и испанцев. Ладино — практически синоним метиса, но в Гватемале это слово приобрело аспект социальной характеристики и обозначает метиса или далее индейца, но живущего непременно в городе и говорящего по-испански. …бежавшие из панамского ада. — Имеются в виду события, связанные со строительством Панамского канала. .

Турок уплатил ему звонкой золотой и серебряной монетой, они скрепили подписями купчую, и поутру суденышко отплыло без пассажиров на юг, туда, откуда прибыл Джо Мейкер Томпсон, лежавший теперь в гамаке под крышей ранчо — без сна, без света, без тепла, — слушая, как бурными потоками низвергается вниз небо, готовый выполнить все, о чем говорилось в письме, которое принес ему помощник.

Свежий ветерок, звеневший в пальмовых ветвях, сквозь которые после утреннего ливня сочилась вода, как сквозь старые зонтики, смягчал жар добела раскаленного солнца. Поднимаясь все выше, оно заливало ртутной эмалью зыбкую гладь бухты: поверху — для скользящего крыла чаек, ласточек и цапель, и до самого дна — для зоркого глаза ястребов, сопилоте [7] 7. Сопилоте — дневная хищная птица. и пестроголовых грифов.

Банановый плантатор — такова его судьба. С аппетитом позавтракал он черепашьими яйцами, горячим кофе и чуть поджаренными ломтиками плода, по вкусу напоминающего хлеб, — последнее угощение помощника-трухильянца, вольного морехода Центррайской Америки — как тот называл побережье Центральной Америки, где торговал сахаром, сарсапарелем [8] 8. Сарсапарель — растение семейства лилейных, корень которого имеет целебные свойства. Из сарсапарели приготовляют освежающий напиток. , красным деревом — каобой, золотом, серебром, женщинами, жемчугом, черепашьим панцирем. После продажи судна лоцману некуда было деваться, но ни за какие деньги не соглашался он сопровождать хозяина в глубь побережья.

Нет, ни за что. Гнетут дебри и болота, обжигают дожди, которые, кроме марта и апреля, льют круглый год почти ежедневно; куда проще быть наперсником пирата, чем захватывать земли, у которых, кто знает, может быть, есть и хозяева. Самое выгодное — купить посудину с более низкой осадкой и торговать шкурами, оружием, какао, жевательной резинкой, крокодиловой кожей, дышать полной грудью, а не валяться в сырости, как игуана [9] 9. Игуана — пресмыкающееся из семейства ящериц. Игуаны на гватемальском рынке произвели большое впечатление на чешского писателя Нормана Фрида: «Это крупная ящерица, до полутора метров длиной… Если вы думаете, что укротитель этого чудовища должен иметь копье святого Георгия, вы ошибаетесь. Торговки залезают за ними в корзины голыми руками, страшилище не опаснее цыпленка, и его белое мясо по вкусу тоже напоминает курятину». .

— Если оседать на земле, то в родных краях. Там каждая цапля меня знает, — говорил трухильянец, да и табак тоже товар… К чему возиться с одними бананами?.. Бросить участки, где я сажаю табак, сахарный тростник…

И он прикусил желтыми от никотина зубами дорогую сигару, которой его угостил Джо Мейкер Томпсон, чьи карие глаза плавали в дыму — он тоже курил, прищуренные немигающие глаза, видящие перед собой мир, где сильные делят земли и людей.

— Пирога мне дороже самой лучшей банановой плантации, а чтоб начать собственное дело, у меня уже есть неочищенного риса на пятьдесят погрузок. Ничего, что турок про то не знает, а нынче или завтра один мой друг придет на паруснике. — И, тяжело вздохнув, добавил: — Да, сеньор, придет на паруснике.

Янки не ответил. Длинные языки пота лизали ему спину. Он предложил трухильянцу золото за пятьдесят погрузок риса, ружье, одежду, часть будущих доходов с банановых плантаций, все, лишь бы трухильянец последовал за ним в глубь этих территорий.

— Я не зря прожил годы и всегда сумею наковырять денег, много денег в земле, если возьмусь за нее, но я сызмальства хожу по морю и с него не уйду… На воде и свой век кончать буду!

Джо Мейкер Томпсон привык распоряжаться трухильянцем, как собственной персоной, и разлука расколола его пополам. Он подобрал этого парня в Пуэрто- Лимон, и они пришлись друг другу по сердцу. Они занялись одним и тем же делом — перевозкой несчастных испанцев и итальянцев, бежавших со строительства Панамского канала: беглые скелеты не хотели лечь костьми вдоль строящегося полотна дороги, покорно сдохнуть с голоду.

Янки нашел трухильянца в Пуэрто-Лимон. И немало удивился, увидев, что тот развратничает в одежде и шляпе, натянутой на уши, — словно огородное чучело. Когда янки, раздвинув легкие драпри, вошел в хижину, трухильянец и бровью не повел — какой-то там белый со свинцово-бледным лицом, кого-то там ищет, — зажмурился и продолжал гвоздить и строчить женщину, гвоздить и строчить… Он ведь как-никак был когда-то подмастерьем у сапожника.

Мейкер Томпсон подыскивал человека себе под стать, сподвижника на море, и наткнулся на истинную амфибию, на человека, глубоко ему родственного, теперь, когда они расставались, он чувствовал, будто теряет нечто родное, свое второе «я», часть своего тела, часть самого себя.

Да, с трухильянцем уходило то, что гнало его скитаться по вольным морям в поисках жемчуга и губок у Белизского архипелага, торговать контрабандным оружием, за которое душу отдадут беглецы и бунтари, наводнившие побережье, и побуждало помогать за плату поденщикам — брасеро, бегущим из панамского ада. С помощником уходило что-то от Ямайки, что-то от Кубы, от островов Баия, от рома, пороха, женского тела, банджо, барабанов, марак, жемчуга, татуировок, танцев… Ускользал руль, который руки трухильянца держали так же крепко, как его собственные, когда приходилось огибать мыс Трес Пунтас. Ладно, зато при его вторжении в глубь этих земель с ним рядом будет образ Зеленого Папы, бананового плантатора, рыцаря чековой книжки и ножа, великого кормчего на море человеческого пота.