Мигель Астуриас - Зеленый папа

— Чистейшее безумие…

— Да, да, я знаю, безумные фантазии старого пирата, но чего хотите вы от старца, вернувшегося на родную землю; как не мечтать ему о всяких безумствах, чтобы снова почувствовать себя молодым?

Аурелия, протиснувшись между мужчинами, взяла их под руки и увлекла к дверям. Она мурлыкала песенку моряков из Нового Орлеана. В кабинете на письменном столе остались две позолоченные клетки с пищавшими крысами, которые исходили слюной и яростно прыгали, пытаясь достать сыр. Вдруг их сковал звук телефона. Цикада. Какой-то странный звон. «Уа… Уа… Уа-а-а!..» Аппарат звонил, не переставая, и, когда умолк, снова зашныряли, волнуясь, по клеткам голодные грызуны. «Уа… Уа… Уа-а-а-а!..» Никаких признаков жизни. Все замерло. Остался в живых только блеск их глаз, четыре рубиновые искры, пока звонил зеленый телефон. Одна из клеток соскользнула со стола, а вместе с клеткой, где кувыркалась более крупная крыса, свалился телефон, и из трубки вырвался голос, тот самый голос, голос анонимного осведомителя, далекий, слышимый теперь только крысами, — большой крысой, которая, упав, оказалась рядом с трубкой. Тому, кто говорил, казалось, что — Не важно, что вы не удостаиваете меня ответом. Достаточно того, что вы слушаете. Этого довольно. Я прекрасно слышу, как вы дышите, будто дышите надо мной, и слышу, как щекочет аппарат ваше ухо, когда я читаю вам документ: «Мы, король. (Далее слышались лишь отдельные слова. Другая крыса осталась на столе, ближе к сыру.) …каковое рассмотрено нашим советом совместно с географическими картами, о коих упомянуто. Дано в городе нашем Вальядолиде мая девятого числа, года тысяча шестьсот сорок шестого…» Вы меня слышите?.. Вы слышите, что, согласно королевскому вердикту, не устанавливается точное местонахождение пограничных вех на тех землях, которые относятся к одному королевству или владению и которые могут быть разделены лишь на отдельные угодья в пределах этого же королевства или владения? «Повелеваем, чтобы никто не преступал и не пытался преступить или обойти дух и букву нашего вердикта…» А кто ныне преступает?.. Полномочные представители стран, действующие по закону, имеющие расчудесные документы на владение землей, старые и новые, новые и новейшие, ни один из коих не сравнится, однако, с Вальядолидским вердиктом… Ну, хорошо, ответьте же, отвечайте. Я слышу ваше дыхание, а вы не хотите говорить.

Анонимный голос сообщал о тех документах, которые привезли с собой полномочные представители спорящих стран, чтобы отстоять свои права на спорную землю перед арбитрами, призванными вынести решение в ближайшие дни. Глядите-ка, вот идет кабальеро в красном мундире! Руки в белых перчатках сжимают пергаментный рулон с печатью британского адмиралтейства. Если он развернет пергамент, заиграют белые барашки пенного прибоя, затрепещут иссеченные временем геометрические прямые перед глазами арбитров. А вон прелат в тунике и лиловых перчатках показывает земельный план с кровавой раной посередине — отражением аметиста, вделанного в искрящийся крест на груди священнослужителя. Ладан и благовоние проникли в арбитраж вместе с подлыми документами, подтверждающими право собственности на земли, отнятые у индейцев…

Чей же голос сообщал обо всем этом из зеленого аппарата, аппарата цвета надежды, лежащего на полу рядом с клеткой, даже не клеткой, а крысоловкой, если вспомнить о ее обитателе, мечущемся внутри?

Чьи уста вещали, будто из мира снов, о том, что происходит в Вашингтоне, шептали крысе, запертой в золоченую клетку-тюрьму, в уверенности, что слушает президент Компании своим большим холодным ухом, сопя, как старый, седой грызун?

— «Мы, король», — продолжал аноним, — юридически самый сильный документ, найденный одним школьным учителем в Национальном архиве и изъятый им оттуда для «Фрутамьель компани», королевский вердикт, допускающий разное толкование, словно триста лет тому назад в Вальядолиде суверен предугадал нынешние события: для того чтобы документ обрел действительную силу, некий банановый концерн должен придать ему вес своим зеленым золотом…

А «Тропикаль платанера» — что она делает, думает ли обратить в свою пользу этот королевский документ, пустив в ход свои миллионы?

Что сталось с Зеленым Папой?

Анонимный осведомитель услышал вдруг странный шум (секретарь поднял телефон) и глупо-растерянный голос, проговоривший:

— Карамба, все рухнуло!

Привратник, возвращаясь домой из офиса, выпустил крыс на улицу — две лишние крысы в старом Чикаго никого не могли испугать, — а нищий съел кусок сыра, который так близко и так далеко был от розовых носиков хищных тварей.

Шум улиц словно шум волн — спиной к городу стоял Мейкер Томпсон, спасаясь на краю висячего балкона от брызг, которые вылетали изо рта мистера Герберта Крилла вместе со словами. Мистер Герберт страдал боязнью высоты и на разумном расстоянии от края, жуя свои фисташки, высказывался против скупки акций «Тропикаль платанеры»: ее явная индифферентность и пассивность в вопросе о границах означала полный триумф «Фрутамьель компани». Он приехал в Чикаго, вопреки запрету своих докторов, чтобы лично показать Джо фотокопию бесподобного документа, найденного в архиве, ту самую копию, что передала Лино Лусеро донья Маргарита, — по словам экспертов, неоспоримое доказательство того, что «Тропикаль платанера» бесповоротно проиграла дело.

— Счастливый вы, дон Герберт, живете в стране жуй-жуй. — Мейкер Томпсон уклонялся от разговора. Здесь все вас понимают и говорят на вашем родном языке; жуют, жуют, жуют всегда и повсюду. Скрытая форма каннибализма. Деды съели краснокожих, а внуки жуют резинку, экономически пожирая меж тем страны и континенты…

Крилл позабыл о своей боязни высоты. Надо немедленно убедить старого морского волка в том, что промедление в нынешнее время грозит разгромом и катастрофой. Он ринулся в пустоту, туда, где балкон, оттолкнувшись от стены, висел над улицей, ничем не скованный, воздушный, и наскочил на друга, долбя ему пальцами грудь, нервно хватая за лацканы и карманы, тыча носищем в щеки, будто телесная близость могла помочь уговорить его не рисковать своим капиталом, капиталом всех, не покупать больше акций «Тропикаль платанеры».

Но вдруг дона Герберта качнуло, будто висельника, хоть под ногами уже была не пустота, а твердый пол, с улицы летели вверх крики газетчиков: «Green Pope!», «Зеленый Папа!», «Green Pope!», «Green Pope!» «Банановый Король!», «Banane King!», «Banane King!»

Да, Герберт Крилл с порога старости вдруг увидел сон своих юных лет, глянул в глубь смутного страха перед необратимостью жизни, перед временем, которое отбивают часы, рушащие сон, чтобы разбудить его, Крилла, оставить с одной зубною щеткой, мылом, полотенцем и, внезапно, напомнить о былой работе, об алмазах, льющихся между пальцев в мастерской знаменитых шлифовщиков с Борнео.