Оноре Бальзак - Кузен Понс

— А затшем ми будем повесить на их место другие?

— Ух, он прехитрый! Это все болезнь виновата, — когда господин Понс здоров, он настоящий ягненок! Он может встать и всюду нос сунуть; что как он в гостиную забредеть ? Хоть он и слаб, хоть у него сил нет за порог ступить, а картинам он счет знает!..

— Это ви правильно говориль!

— А вот о продаже мы ему скажем, только когда он совсем поправится. Если вы не захотите утаить от него продажу, так валите все на меня, скажите, я, мол, деньги потребовала. У меня спина широкая, выдержит...

— Я не могу распоряшаться вешшами, которие мне не принадлешат , — просто ответил Шмуке.

— Ну, так я подам на вас в суд, на вас и на господина Понса.

— Вы его будете убивать!

— Выбирайте сами! Господи боже мой, да продайте картины, а ему потом признаетесь, покажете ему повестку в суд.

— Хорошо, мошете подавать на нас в зуд, это будет послюшить мне оправданием, я покашу ему решение зуда...

В тот же день в семь часов вечера привратница, которая успела посоветоваться с судебным приставом, позвала к себе Шмуке.

Немец очутился лицом к лицу с Табаро, который предложил ему уплатить долг. После отказа дрожащему с ног до головы Шмуке была вручена повестка, вызывавшая его вместе с Понсом в суд для решения по делу об уплате долга. И Табаро всем своим видом, и исписанная гербовая бумага произвели потрясающее впечатление на Шмуке, и он сдался.

— Будем продавать картины , — сказал он со слезами на глазах.

На следующий день в шесть часов утра Элиас Магус и Ремонанк снимали со стены приобретенные ими картины. Две расписки на две тысячи пятьсот франков каждая были составлены по всем правилам:

«Я, нижеподписавшийся, являясь представителем г-на Понса, сим удостоверяю, что получил от г-на Элиаса Магуса сумму в две тысячи пятьсот франков в уплату за четыре проданные мною ему картины; вышеозначенной сумме надлежит быть израсходованной на нужды г-на Понса. Одна картина — приписываемая Дюреру, женский портрет; вторая — итальянской школы, также портрет; третья — голландский пейзаж Брейгеля; четвертая картина неизвестного флорентийского мастера, изображающая «Святое семейство».

Расписка Ремонанка, составленная в тех же выражениях, была выдана за картины Грёза, Клода Лоррена, Рубенса и Ван-Дейка, скромно обозначенные как картины французской и фламандской школы.

— Пошалюй, теперь я буду поверить, што эти безделюшкы што-то стоят , — сказал Шмуке, получив пять тысяч франков.

— Кое-что стоят, — отозвался Ремонанк. — Я охотно дам за все сто тысяч франков.

Овернец по просьбе Шмуке вставил в прежние рамки другие картины того же размера, выбрав их из числа тех менее редких произведений, которые стояли в спальне Шмуке. Элиас Магус, получив четыре шедевра, увел тетку Сибо к себе домой под тем предлогом, что ему надо с ней сосчитаться. Дома он начал прибедняться, клялся, что картины попорчены, что их надо реставрировать, и предложил ей тридцать тысяч франков за комиссию. Она согласилась, когда он повертел у нее перед носом новенькими банковскими бумажками, на каждой из которых было напечатано тысяча франков!

Ремонанку пришлось ублаготворить тетку Сибо такой же суммой, — Магус дал ему эти деньги взаймы под залог его четырех картин. Эти четыре картины так пленили Магуса, что у него не хватило духу с ними расстаться; на следующий день он принес старьевщику шесть тысяч отступного, и тот отдал ему картины по своей цене. Привратница, получившая шестьдесят восемь тысяч, снова потребовала от своих двух соучастников полной тайны; она попросила у еврея совета, как лучше распорядиться деньгами, чтобы никто не узнал о их существовании.

— Приобретите акции Орлеанской железной дороги, они сейчас котируются на тридцать франков ниже стоимости, через три года вы удвоите свой капитал, а бумаги места не пролежат.

— Не уходите, господин Магус, я сейчас сбегаю за поверенным родственников господина Понса, он хочет знать, сколько вы дали бы за весь хлам, что собран там наверху... Я сейчас за ним схожу.

— Эх, была бы она вдова, — сказал Ремонанк еврею, — как раз бы мне подошла, она ведь теперь богачка...

— А если она поместит деньги в акции Орлеанской железной дороги, через два года у нее вдвое больше будет. Я вложил туда мои скромные сбережения, — сказал еврей, — приданое дочери... Пойдемте пройдемтесь по бульварам в ожидании поверенного.

— Прибрал бы господь старика Сибо, он и то все прихварывает, — снова начал Ремонанк, — какая бы у меня жена была, как бы она в лавке управлялась! Я бы тогда открыл настоящую торговлю.

— Здравствуйте, дорогой господин Фрезье, — сказала тетка Сибо елейным голосом, входя в кабинет к своему советчику. — Ваш привратник мне сейчас сказал, будто вы переезжаете?

— Да, дорогая мадам Сибо, я снял квартиру в том же доме, где доктор Пулен, как раз над ним, во втором этаже. Сейчас я ищу, где бы перехватить две-три тысчонки, чтобы прилично обставить новую квартиру, кстати очень недурную — домохозяин отделал ее заново. Я уже говорил вам, что взял на себя защиту интересов председателя суда господина де Марвиля и ваших тоже... Я ухожу из частных ходатаев и собираюсь записаться в адвокаты, мне нужна хорошая квартира. Парижские адвокаты принимают в свое сословие только тех, у кого приличная обстановка, библиотека и все прочее. Я доктор прав, я проработал положенный срок помощником присяжного поверенного и уже приобрел могущественных покровителей... Ну-с, как наши дела?

— Если хотите, я могу предложить вам мои сбережения, они у меня на книжке, — сказала тетка Сибо, — деньги, правда, небольшие — три тысячи франков, все, что нажила за двадцать пять лет, ночей не досыпала, куска не доедала... Вы дадите мне вексель, — так Ремонанк говорит, я сама малограмотная, что мне скажут, только то и знаю...

— Нет, по уставу нашего сословия адвокату запрещено подписывать векселя; я напишу вам расписку из пяти процентов, которую вы мне вернете, если я устрою так, чтобы после Понса вы получали пожизненную пенсию в тысячу двести франков.

Попавшаяся на удочку, тетка Сибо ничего не ответила.

— Молчание знак согласия, — заметил Фрезье. — Приносите деньги завтра.

— Я охотно заплачу вам вперед, — сказала тетка Сибо, — тогда я уж буду спокойна, что получу пенсию.

— Ну-с, так как же наши дела? — повторил Фрезье, утвердительно кивнув головой. — Я был у Пулена вчера вечером. Как видно, вы с больным времени даром не теряете, еще один такой приступ, как вчера, и в желчном пузыре образуются камни... Будьте с ним поласковей, голубушка мадам Сибо, чтоб потом вас совесть не мучила. Все мы не два века живем.

— Оставьте меня в покое с вашей совестью!.. Вы, может быть, опять про гильотину говорить собираетесь? Господин Понс — старый упрямец! Вы его не знаете! Не я, а он меня изводит! Такой вредный старик, его родственники правы: ехидный, мстительный, упрямый... Господин Магус вернулся, как я вам говорила, и ждет вас.