Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля

Пикль, встревоженный его состоянием, заявил ему, что это настоящий кролик, но что он ради шутки научил Пайпса утверждать обратное. Однако это признание Пелит принял за дружескую уловку сострадательного Пикля, а посему оно не произвело впечатления на его организм. Впрочем, с помощью большого стакана бренди бодрость вернулась к нему, и он оправился в достаточной мере, чтобы объявить, корча судорожные гримасы, что у этого кушанья был особый горьковатый привкус, каковой он объясняет свойствами французских кроликов, а также способом приготовления соуса. Затем он начал поносить гнусные навыки французских трактирщиков, перекладывая вину за подобное мошенничество на их тираническое правительство, которое доводит их до нищеты и побуждает прибегать ко всевозможным плутням в обращении с постояльцами.

Джолтер не мог упустить случая выступить в защиту французов и заявил ему, что он вовсе не знаком с их методами управления, иначе знал бы, что, если комиссар, будучи о том уведомлен, установит обман или грубое обращение трактирщика с путешественником, здешним уроженцем или иностранцем, виновный принужден будет закрыть свое заведение, а если он пользуется дурной репутацией, его без всяких колебаний сошлют на галеры.

— Что касается до блюда, послужившего причиной вашего расстройства, — добавил он, — то смею утверждать, что оно приготовлено из настоящего кролика, с которого содрали шкуру в моем присутствии; и в доказательство этих слов я преспокойно его отведаю, хотя фрикасе не относится к числу моих любимых кушаний.

Сказав это, он съел несколько кусков сомнительного кролика, на коего Пелит снова начал взирать с вожделением; мало того, он даже вооружился ножом и вилкой и готов был пустить их в дело, как вдруг им овладел новый приступ страха, который исторг у него восклицание:

— В конце концов, мистер Джолтер, что, если это был настоящий кот… Боже, сжалься надо мной! Вот его коготь!

С этими словами он показал один из пяти-шести когтей, срезанных Пайпсом у жареного гуся и умышленно брошенных в фрикасе; гувернер при виде такого доказательства не мог скрыть свое беспокойство и угрызения совести; итак, он и живописец сидели молчаливые и пристыженные и, глядя друг на друга, корчили гримасы, тогда как врач, ненавидевший обоих, радовался их беде, советуя им ободриться и не отказываться от ужина, ибо он готов доказать, что мясо кошки так же питательно и нежно, как телятина или баранина, если только они могут подтвердить, что упомянутая кошка питалась преимущественно растительной пищей или удовлетворяла свой плотоядный инстинкт крысами и мышами, каковые, по его утверждению, являются чрезвычайно вкусным и ароматическим лакомством. По его словам, грубой ошибкой было считать, что все плотоядные твари не годятся в пищу; доказательством служит потребление свиней и уток, весьма неравнодушных к мясу, равно как и рыб, которые пожирают друг друга и едят приманку и падаль, а также спрос на медведя, из коего делают наилучшие в мире окорока. Далее он заметил, что негры Гвинейского побережья — народ здоровый и сильный — предпочитают кошек и собак всякой другой пище, и, ссылаясь на историю, упомянул о различных осадах, в течение которых жители осажденного города питались этими животными и ели даже человеческое мясо, каковое, как он прекрасно знает, во всех отношениях превосходит свинину, ибо в пору своих научных занятий он, в виде эксперимента, съел кусок, вырезанный из ягодицы повешенного.

Этот трактат не только не успокоил, но даже усилил смятение в желудках гувернера и живописца, которые, услыхав последний довод, воззрились на оратора с ужасом и отвращением; один пробормотал: «Людоед», другой произнес: «Омерзительно» — и оба поспешно выскочили из-за стола и, бросившись в другую комнату, с такою силой столкнулись в дверях, что упали от толчка, который вызвал у них рвоту, вследствие чего они оба испачкались, пока лежали на полу.

В течение всего путешествия доктор был хмур и мрачен; впрочем, он сделал попытку упрочить свой авторитет рассуждениями о римских дорогах, когда мистер Джолтер предложил спутникам обратить внимание на прекрасное шоссе, по которому они ехали из Парижа во Фландрию. Но Пелит, полагая, что ныне имеет преимущество перед доктором, старался сохранить завоеванное превосходство, делая саркастические замечания касательно его самомнения и претензий на ученость и даже придумывая остроты и каламбуры в ответ на сообщения республиканца. Когда тот упомянул о дороге Фламиния, живописец осведомился, была ли она вымощена лучше, чем дорога Фламандии, по которой они ехали. Когда же доктор сказал, что этот путь был проложен для перевозки французской артиллерии во Фландрию, часто служившую ареной военных действий, его соперник подхватил с удивительной живостью:

— По этой дороге, доктор, проезжают такие важные особы, о которых и не ведает французский король.

Поощренный успехом своих замечаний, которые смешили Джолтера и вызывали, как ему казалось, одобрительные улыбки у нашего героя, он не скупился на другие выпады такого же характера и за обедом сказал врачу, что тот стал каким-то вялым, точно язычок в зеве.

К тому времени между этими бывшими друзьями установились столь враждебные отношения, что в разговор они вступали только с целью навлечь друг на друга насмешки и презрение своих дорожных спутников. Доктор, не щадя сил, доказывал глупость и невежество Пелита в конфиденциальной беседе с Перигрином, к которому не раз обращался с такими же речами живописец, указывая ему на невоспитанность и тупость врача. Пикль притворно соглашался с их суровым приговором, каковой действительно был весьма справедлив, и путем лукавых намеков разжигал их раздражение, дабы оно перешло в открытую вражду. Но оба, казалось, питали такое отвращение к смертоносным деяниям, что в течение долгого времени его уловки не достигали цели, и он не мог воодушевить их на большее, чем непристойные остроты.

Когда они достигли Арраса, городские ворота были заперты, и им пришлось остановиться в плохой пригородной харчевне, где они застали двух французских офицеров, которые также ехали из Парижа, направляясь в Лилль. Этим джентльменам было лет под тридцать, и держали они себя столь нагло, что внушили отвращение нашему герою, который, однако, вежливо приветствовал их во дворе и предложил поужинать вместе. Они поблагодарили его за любезное приглашение, которое, однако, отклонили под тем предлогом, что уже кое-что для себя заказали, но обещали явиться с визитом к нему и его спутникам тотчас же после ужина.