Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома

Договор был заключен; он посвятил себя делу мести, взялся в ту же ночь убить Лотарио и еще до утра принести мне весть об его смерти.

И в самом деле, около двух часов ночи его ввели в мою комнату, и он объявил, что вероломного моего любовника нет более в живых: хотя тот и не заслуживал подобной чести, но мой благородный защитник вызвал его на поединок и бросил ему упрек в измене мне, ради которой он обнажил-де свою шпагу, и после нескольких ударов оставил противника лежащим в луже крови. От своего несчастья я столь обезумела, что упивалась этим рассказом, заставляла его повторять подробности, услаждала свои взоры пятнами крови на его одежде и шпаге и отдала ему мое тело в награду за оказанную мне услугу.

Мое воображение в такой мере было поглощено этими картинами, что во сне мне привиделся Лотарио, который предстал передо мной бледный, искалеченный и окровавленный, обвинял меня в опрометчивости, заверял в своей невиновности и так трогательно говорил в защиту себя, что я убедилась в его верности и проснулась, охваченная ужасом и раскаянием. Мой любовник старался успокоить меня, утешить и уверить в том, что я лишь поступила по справедливости. Я снова заснула, и вновь тот же призрак явился мне во сне. Короче, я провела ночь в великой тоске и смотрела на моего отмстителя с такой ненавистью, что он, заметив утром мое отвращение, внушил мне мысль о возможности выздоровления Лотарио; правда, он оставил его на земле раненым, однако не мертвым, и, может быть, его раны окажутся не смертельными.

При этих словах я встрепенулась, умоляла его поскорее разузнать все, и если он не может принести мне добрые вести о Лотарио, то, по крайней мере, пусть позаботится о собственной безопасности и никогда не возвращается сюда, так как я решила отдать себя в руки правосудия и открыть все, что мне известно об этом деле, чтобы, если возможно, искупить свою вину, подвергнув себя мукам искреннего раскаяния и постыдной смерти. Он очень хладнокровно стал доказывать неразумность моего предубеждения против него, совершившего лишь то, что внушила ему любовь ко мне и оправдывала его честь; что теперь, когда он, подвергая опасности свою жизнь, стал орудием моей мести, я готова оттолкнуть его, как случайного гнусного посредника; если же ему посчастливится принести весть о выздоровлении Лотарио, весьма возможно, что злоба моя снова разгорится и я буду попрекать его за неудачу в предпринятом деле. Я убеждала его в противном: он станет мне дороже, чем раньше, ибо тогда я уверюсь, что он действовал, следуя правилам человека чести, а не как наемный убийца, и не унизился до того, чтобы лишить жизни противника, каким бы тот ни был закоренелым негодяем, хотя судьба и дала ему эту власть.

— В таком случае, мадам, — сказал он, — что бы там ни случилось, мне нетрудно будет доказать, что я не поступился честью.

И он ушел, чтобы разузнать о последствиях дуэли. Теперь я еще мучительнее чувствовала свою вину и свое несчастье; страдания, перенесенные мною доселе, были вызваны моим легковерием и слабостью, и совесть не могла осудить меня за преступления, вполне простительные, но теперь, когда я смотрела на себя как на убийцу, нет слов выразить ужас, терзавший мое воображение, непрестанно преследуемое образом умершего, и грудь моя разрывалась от невыносимой пытки, которой я не предвидела конца. Наконец вернулся Горацио (так буду я называть моего содержателя), сказал, что мне нечего бояться, и вручил такую записку:

«Мадам, как мне известно, дело идет о вашем спокойствии духа, а потому я позволяю себе уведомить вас, что раны, нанесенные мне Горацио, несмертельны. В этом утешении не может отказать мое человеколюбие даже той особе, которая пыталась смутить покой, а также лишить жизни

Хорошо зная этот почерк, я не имела никаких оснований сомневаться в подлинности письма, которое я перечитала вне себя от радости и с таким жаром ласкала Горацио, что он казался счастливейшим человеком. Так была я спасена от отчаяния угрозой еще большего несчастья, чем то, какое меня угнетало. Горести подобны узурпаторам: сильнейшая вытесняет все остальные.

Но восторги мои были недолговечны: то самое письмо, которое в какой-то мере восстановило мое равновесие, вскоре лишило меня покоя. Его несправедливые упреки, пробудив мою злобу, напомнили мне о былом счастье и преисполнили душу негодованием и скорбью. Горацио, видя такое расположение моего духа, старался рассеять мою печаль, доставляя мне всевозможные в столице развлечения и увеселения. Он удовлетворял каждую мою прихоть, ввел меня в общество других содержанок, относившихся ко мне с необычной почтительностью, и я стала совершенно забывать о прошлом своем положении, когда случай воскресил его в моей памяти со всеми подробностями. Однажды я занялась газетами, которых раньше не читала, и мое внимание было привлечено следующим объявлением:

«Некая молодая леди покинула в конце сентября дом своего отца в графстве *** вследствие, как полагают, душевной тревоги, и с той поры о ней нет никаких известий. Всякий, кто доставит о ней какие-либо сведения мистеру *** из Грэйз Инн, получит щедрое вознаграждение. Если же она вернется в объятия безутешного родителя, она будет принята с великой нежностью, какие бы ни были у нее основания думать иначе, и, может быть, продлит жизнь отца, который под бременем лет и печали уже стоит у края могилы».

Это трогательнее увещание произвело на меня такое впечатление, что я твердо решила вернуться, подобно блудному сыну, и молить о прощении того, кто дал мне жизнь. Но — увы! — наведя справки, я узнала, что он месяц назад уплатил долг природе, до последнего часа скорбя о моем отсутствии, и оставил свое состояние чужому человеку, тем самым выражая свое возмущение моим холодным и непочтительным отношением к нему. Терзаемая угрызениями совести, я погрузилась в глубокую меланхолию и считала себя непосредственной виновницей его смерти. Я потеряла всякое желание бывать в обществе, да и большинство моих знакомых, едва заметив происшедшую со мной перемену, отвернулось от меня. Горацио, недовольный моей бесчувственностью или — что более вероятно, — пресыщенный обладанием, с каждым днем становился холоднее и, наконец, вовсе покинул меня, не приведя никаких оправданий своему поступку и не оставив мне обеспечения, как надлежало бы поступить человеку чести, принимая во внимание его участие в моей погибели. Ибо я впоследствии узнала, что ссора между Лотарио и им была обманом, придуманным с целью избавить одного от моей назойливости, а другому дать насладиться мной, к которой он вожделел с той поры, как увидал в доме моего соблазнителя.

Доведенная до столь бедственного положения, я кляла свое простодушие, призывала все беды на голову предателя Горацио и, с каждым днем все более свыкаясь с потерей невинности, решила мстить всем мужчинам, применяя против них их же собственные уловки. Случай не замедлил представиться: некая пожилая леди навестила меня под предлогом выразить сочувствие, посетовала со мною на мое злосчастье и, заверив меня в бескорыстной дружбе, принялась показывать все мастерство своей профессии, расхваливая мою красоту, понося негодяя, покинувшего меня, и намекая, что моя будет вина, если я не обеспечу своего благополучия, пользуясь теми редкими качествами, какими наделила меня природа. Я тотчас же поняла ее намерение и поощрила ее объясниться, после чего мы пришли к соглашению делить доходы, получаемые от кавалеров, которых она будет со мной знакомить. Первой жертвой обмана был некий судья, которому эта матрона представила меня как невинное создание, только что прибывшее из провинции. Он пришел в такой восторг от моей внешности и притворной наивности, что заплатил за обладание мною сотню гиней за одну только ночь, в течение которой я вела себя так, что он остался весьма доволен своей покупкой.