Силвия Плат - Под стеклянным колпаком

— Но мое платье…

— Твое платье! — Грязь взметнулась в воздух и забрызгала плечи. — Твое платье! — Лицо Марко зависло вплотную над моим. Капли его слюны попали мне на губы. — Твое платье черное, и грязь тоже черная, так что все в порядке.

И он бросился на меня, словно хотел прогрызться сквозь мое тело и зарыться в грязь.

«Сейчас это случится, — подумала я. — Сейчас это случится. Если я просто буду лежать и не стану сопротивляться, то сейчас это случится».

Марко вцепился зубами в бретельку моего платья и разодрал его до пояса. Я увидела, как тускло заблестела в ночи голая кожа. Она казалась бледным пологом, разделяющим двух непримиримых противников.

— Сука!

Это слово обожгло мой слух.

— Сука!

Туман у меня перед глазами рассеялся, и я смогла обозреть все поле сражения разом.

Я начала царапаться и кусаться.

Марко вжимал меня в землю.

— Сука!

Я ударила его по ноге каблуком-шпилькой. Он приотпустил меня, почувствовав резкую боль.

Я сжала руку в кулак и со всей силы ударила его по носу. Ощущение было такое, будто я ударила по броне боевого корабля. Марко сел. Я заплакала.

Марко достал белый носовой платок и приложил его к носу. По бледному батисту, как чернила, расплылась густая тьма.

Я пососала соленые костяшки пальцев.

— Я хочу к Дорин.

Марко посмотрел в сторону площадки для гольфа.

— Я хочу к Дорин. Я хочу домой.

— Суки, все суки. — Марко, казалось, беседовал сам с собой. — Дает или не дает — а все сука.

Я постучала его по плечу:

— Где Дорин?

Марко хмыкнул:

— Пойди на автостоянку. И поищи на задних сиденьях.

Затем он сплюнул себе под ноги:

— Мой бриллиант.

Я встала на ноги и подняла с земли накидку. А потом пошла прочь. Но Марко вскочил и преградил мне дорогу. Затем провел двумя пальцами по все еще кровоточащему носу и шлепнул меня ими по обеим щекам. На них появились кровавые пятна.

— Эта кровь — плата за мой бриллиант. Верни мне его.

— Я не знаю, где он.

Хотя я, конечно же, прекрасно знала, что бриллиант находится в моей бальной сумочке и что, когда Марко на меня накинулся, сумочка улетела, как ночная птица, и шлепнулась куда-то в грязь. Я начала подумывать, чтобы отвлечь его отсюда, а затем самой вернуться и поискать ее.

Я понятия не имела о том, сколько может стоить такой бриллиант, но сумма, конечно, была изрядной.

Марко обеими руками сдавил мне плечи.

— Скажи мне, где он, — произнес он с расстановкой, делая упор на каждое слово. — Скажи мне, где он, или я сверну тебе шею.

И вдруг мне стало на все наплевать.

— Он в моей сумочке. С отделкой из черного гагата. Где-то здесь, в грязи.

Я ушла, пока Марко на четвереньках ползал по земле, ища во тьме маленький сгусток тьмы, именуемый сумочкой, в котором скрывался от его раскаленных яростью глаз свет бриллианта.

Дорин не было ни в танцевальном зале, ни на автостоянке.

Я старалась оставаться в тени, чтобы никто не заметил травинки и грязь, налипшие мне на платье. Голые плечи и грудь я прикрыла черной накидкой.

К счастью для меня, танцевальный вечер уже подходил к концу, и люди целыми компаниями покидали зал и шли на автостоянку. Я приставала с просьбой подвезти, пока в конце концов не нашла свободное место в машине, подбросившей меня до центра Манхэттена.

В призрачный час между полной тьмой и рассветом солярий на крыше «Амазонки» был совершенно пуст.

Спокойно, как взломщик «на деле», я подошла к самому парапету в своем цветастом халате. Парапет доходил мне почти до плеча, поэтому я придвинула шезлонг, стоявший в ряду подобных у стен, расставила его и вскарабкалась на зыбкое сиденье.

Довольно сильный ветер поднял дыбом мои волосы. У ног спал гигантский город, его здания были черны, как плакальщицы на похоронах.

Это была моя последняя ночь.

Я схватила охапку платьев, которую притащила сюда, и потянула из нее первое попавшееся. В руках у меня оказались безразмерные трусики, за время носки уже порядочно растянувшиеся. Я помахала ими, как флагом, возвещающим о капитуляции, — раз, другой, третий. Ветер занялся ими, и я отпустила.

Как белый снежок, взметнулись они в ночи и начали медленно опускаться. Я подумала о том, на какую крышу или на какую улицу они в конце концов упадут.

Я еще раз потянула что-то из своей охапки.

Порыв ветра иссяк, и тень, подобная летучей мыши, опустилась на крышу соседнего здания.

Один предмет за другим, я скормила весь свой гардероб ночному ветру, и, трепеща, как прах возлюбленного, серые лоскуты и тряпицы унеслись от меня, чтобы опуститься то там, то тут — а где именно, я никогда не узнаю, — в глубину темного сердца Нью-Йорка.

Лицо в зеркальце могло принадлежать и больному индейцу.

Я спрятала косметичку в сумку и посмотрела в окно. Мимо, как одна гигантская свалка, проносились болота и задворки Коннектикута, каждая руина в кричащем противоречии с любой другой.

Как по-идиотски устроен мир!

Я оглядела свой непривычный еще наряд.

Зеленая юбка колоколом с черными, белыми и цвета электрик разводами выглядела абажуром. На белой в сеточку блузке вместо рукавов были какие-то оборочки, напоминающие крылья новорожденного ангела.

Скормив свои туалеты ночному ветру, я не позаботилась о том, чтобы оставить себе что-то на обратную дорогу, поэтому выменяла эту юбку и блузку у Бетси, отдав ей цветастый халат.

Мое призрачное отражение в окне, белые крылышки, пегий «конский хвост» и все прочее плыло над коннектикутским пейзажем.

— Поллианна-Телятница, — обозвала я самое себя, причем вслух. Женщина, сидевшая напротив меня, оторвала взгляд от журнала.

В последний момент я решила не смывать две косые полосы засохшей крови у себя со щек. В них было что-то трогательное и, пожалуй, символическое, и я решила, что сохраню их, как сохранила бы память об умершем возлюбленном, до тех пор пока они не сойдут сами.

Разумеется, если бы я улыбалась или слишком оживленно разговаривала, они стерлись бы сразу, поэтому я старалась оставлять лицо в неподвижности, а если мне приходилось вступать в беседу, то говорила сквозь зубы, не шевеля губами.

И я не могла понять, почему люди так на меня таращатся.

Великое множество народу выглядит куда нелепей, чем я.

Мой серый чемодан подпрыгивал на багажной полке у меня над головой. Он был пуст, если не считать «Тридцати лучших рассказов года», белого пластикового футляра с солнечными очками и двух дюжин авокадо — прощального подарка Дорин.

Плоды были еще незрелые, так что они не должны были испортиться в дороге. Каждый раз, когда я бралась за чемодан, или ставила его наземь, или просто несла его, из чемодана доносилась изрядная канонада — это с грохотом перекатывались мои авокадо.