Эдмон Гонкур - Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

И в этом бесконечном бдении у постели больного, — ибо женщина никому не уступала своего места, не соглашалась ни на малейший отдых, — проходили для нее дни с их радостным и раздражающим наступлением утра при мерцании угасавшей свечи и долгие, бесконечно долгие ночи, — дни и ночи, прерываемые лишь визитами врача, озабоченного, подавленного странной, непостижимой болезнью.

В разгаре полного счастья жизни вдвоем — внезапная перспектива вечной разлуки с любимым человеком через несколько дней, быть может, через несколько часов, и грубое вторжение мысли о смерти! И это — в самом начале любви, которую оба считали вечной и которая не продлилась еще и года, любви, исполненной нежности, пыла, исполненной того горения страсти, которое соединяет мужчину и женщину в одно нерасторжимое целое. О, боже, возможно ли это? Она пойдет гулять, и его рука не будет больше поддерживать ее руку. Сядет за стол — и не увидит больше напротив его лица. Уснет — и его сон не сольется более с ее сном. Она не услышит больше, как он высказывает за нее мысль, пришедшую одновременно им обоим. У нее не будет его глаз, чтобы смотреть, чтобы смотреть вместе с нею… Нет, отныне ничего не будет в ее жизни, кроме ужасного одиночества в опустошенном мире; дни ее будут лишены солнца, ничто не будет больше приносить ей радость… И если бы еще она была подготовлена к этому страшному прогнозу долгими месяцами болезни, медленными изменениями в состоянии больного, беспокойством, написанным на лицах окружающих, их тревожным шепотом — всеми жестокими признаками, которые постепенно приучают мысль, помогают ей свыкнуться с тем кошмаром, которому вначале упорно, изо всех сил, отказывается верить любящее сердце… Но такая смерть — смерть, поражающая как молния…

И пока тянулось неопределенное, ничем наперед не ограниченное время, которое близкие проводят у постели умирающего, Фостен чувствовала себя совершенно отупевшей, словно бы оглушенной сильным ударом по голове. Она стала рассеянной, мысли у нее путались, в ушах стоял шум, напоминавший отдаленный рокот волн, и по временам немое возмущение против бога и судьбы поднималось вдруг из глубины ее сознания.

В такие часы жизнь просыпалась в ней, но это пробуждение сопровождалось тупой болью, словно после мучительного кошмара.

И все время истерзанный мозг женщины не покидало ощущение раздирающей неизвестности.

По временам, инстинктивно простирая руки, она пыталась отогнать навязчивую идею какими-то словами, вернее, мыслями: «Ведь доктор еще не произнес окончательного приговора… ведь люди выздоравливают и от более тяжелых болезней… а он еще так молод». Но руки ее тотчас снова сжимали лоб. И тогда из всех углов угрюмой комнаты, казалось ей, доносились чьи-то тихие голоса, которые, как мухи, бьющиеся о стекло, стучали ей в виски, нашептывая: «Смерть, смерть, смерть!»

Спальня, где на широкой кровати, с матрацем, обитым красным шелком, лежал лорд Эннендейл, была огромная, высокая и холодная комната, уставленная строгой мебелью в стиле той модернизированной готики, какую можно видеть в маленьких бульварных театрах при постановках исторических драм.

На туалетном столике с зеркалом в раме со стрельчатым верхом, среди множества липких ложечек, стояла целая батарея флакончиков и откупоренных пузырьков с лекарствами, а через стеклянную дверь виднелись силуэты двух гигантов лакеев, которые дремали на креслах в соседней комнате.

Снаружи веяло унылой, немного тревожной грустью широкой пелены уснувших вод, и время от времени в открытое окно влетали, словно летучие мыши, легкие дуновения ветра, колебавшие слабый огонек лампы и создававшие в мрачной комнате внезапные смены света и свинцового мрака.

Сидя в ногах постели, Фостен плакала, зарывшись головой в одеяло, плакала над больным, а он лежал неподвижно, и только его бледные, стиснутые страшной судорогой пальцы собирали и комкали простыню на груди.

Когда она подняла голову, у постели стоял неслышно вошедший доктор — старик с длинными волосами, откинутыми за уши, как у Дженнера [189] Дженнер Эдуард (1749–1832) — английский врач, открывший вакцину против оспы. , в длинном сюртуке, какие носят протестантские пасторы.

— Да, она началась! — пробормотал он, не произнося страшного слова.

— О, боже! Значит?.. — И Фостен умолкла, не закончив фразу.

— Мужайтесь, сударыня! — проговорил доктор.

И он сел рядом с ней, устремив на умирающего холодный взгляд ученого, изучающего смерть.

Фостен взяла руки Уильяма в свои и, ласково поглаживая их, словно мать, унимающая сердитые движения ручонок больного ребенка, пыталась успокоить их нервозность и прекратить это ужасное комканье простыни.

Врач — тот все еще всматривался в лицо умирающего с каким-то странным и настойчивым вниманием, к которому вдруг присоединилось что-то похожее на удивление. Он наклонился вправо, потом влево, чтобы лучше видеть, проговорил: «Нет, этого не может быть», — вынул из кармана шелковый носовой платок, долго протирал им стекла очков, наконец встал с места и, приподняв абажур на лампе, ярко осветил лицо молодого лорда.

И, стоя у постели, причем тень от его застывшей фигуры падала на простыню, повторяя все его недоуменные жесты, доктор продолжал бормотать отрывочные фразы:

— Нет, это не иллюзия, это случай, какой может встретиться раз в сто лет… Видите ли вы, сударыня, странную игру мускулов risorius [190] risorius — Управляющих смехом (лат.). и большого скулового мускула?.. Случай, который никогда еще не подвергался научному наблюдению… Медицинские книги — немецкие, английские, французские — дают только название такого рода агонии, да еще неизвестно, то ли самое они имеют в виду… но ни в одной книге любой из этих стран нет ее описания… И мы бы даже не знали о ее существовании, если бы не ваша соотечественница, госпожа д'Эпине [191] Госпожа д'Эпине (Луиза Тардье де Клавель, 1726–1783) — одна из просвещенных женщин XVIII в., хозяйка салона, где бывали ее друзья — философы и литераторы, которым она покровительствовала. Автор воспоминаний и писем. . Основываясь на сообщении Троншена, она упоминает об этом в своих мемуарах, оставленных ею в прошлом веке… Да взгляните же, рисунок смеха становится совершенно отчетливым… Ах, бедная вы моя, вам предстоит присутствовать при очень тяжком зрелище… будьте готовы стать свидетельницей так называемой сардонической агонии… Сейчас я ненадолго оставлю вас, сделаю визит на виллу Калленберг и сразу же вернусь… Я хочу записать все явления, которые будут происходить.

Когда Фостен осталась одна, ее охватил невыразимый ужас. Она хотела было подойти к окну и закрыть его, чтобы прекратить ночные дуновения, которые моментами делали эту комнату еще более страшной, но не посмела. Хотела позвать слуг, которые спали по ту сторону стеклянной двери, но не решилась. И не в силах ни убежать отсюда, ни видеть лицо умирающего, на котором смерть смеялась, она обеими руками закрыла себе глаза.