Шолом Алейхем - С ярмарки

Была у старших ребят еще одна повадка – обыграют малышей и их же дразнят, потешаются над ними. Настоящие картежники так не делают… Однако не нужно думать, что игра в карты проходила так гладко. На долю старших выпадало тоже немало неприятностей. Во-первых, нужно было подкупить жену учителя, чтобы она не донесла мужу, что они играют в карты. Во-вторых, у учителя был сынок Файвл, которого прозвали «Губа», так как он отличался толстой губой. Вот эту «Губу» и приходилось задабривать, подмазывать, когда завтраком, когда сластями, а главным образом орехами. «Губа» любил щелкать орешки. Тошно было глядеть, как эта «Губа» щелкает орехи, да еще на чужие деньги. Но что поделаешь? Разве лучше будет, если «Губа» расскажет учителю, что ребята играют в карты? От этих меламедов и учителей, от всей этой науки Нохуму Рабиновичу было мало радости. Каждую субботу он экзаменовал своих детей и, вздыхая, качал головой. Больше всех вызывал в нем беспокойство средний сын, «знаток пророков». От него он, видно, ожидал большего… «Что из этого выйдет? – спрашивал отец. – Чем все это кончится? Вот-вот будем справлять твое совершеннолетие, а ты и двух слов связать не можешь».

Нохум стал искать настоящего знатока талмуда и вскоре его нашел.

Мойше-Довид Рудерман – учитель талмуда. – Сын его Шимон собирается креститься. – Город вызволяет его из монастыря. – Дядя Пиня горячится.

Учитель этот был выходцем из Литвы, и звали его Мойше-Довид Рудерман. Сгорбленный, страдающий одышкой, с густыми черными бровями, он был человеком весьма ученым, отличным знатоком писания и древнееврейской грамматики, к тому же чрезвычайно набожным и богобоязненным. Кто мог, однако, ожидать, что и на нем окажется пятно. И какое пятно! – сын его учился в уездном училище. Во всем городе было всего только двое юношей евреев, учившихся в уездном училище: сын Мойше-Довида Рудермана – Шимон Рудерман, парень, у которого очень рано стала пробиваться черная бородка, и сынок адвоката Тамаркина – Хаим Тамаркин, толстый приземистый паренек с маленькими глазками и кривым носом; носил он рубаху навыпуск, как русские мальчишки, играл с русскими ребятами в мяч, ходил в синагогу разве только в судный день и украдкой курил толстые папиросы.

Это были, так сказать, пионеры, первые ласточки просвещения в городе Переяславе – двое еврейских ребят среди нескольких сотен русских. Школьники вначале смотрели на двух евреев с удивлением, как на детей из другого мира. Потом они повалили их на землю среди школьного двора, вымазали им губы свиным салом, а после этого подружились и зажили с ними совсем по-братски. Христианские мальчики тогда еще не были отравлены человеконенавистничеством, не знали о травле евреев, и яд антисемитизма не коснулся их. После того как еврея повалили, вымазали ему губы салом и намяли бока, он становился равноправным товарищем, хотя и оставался «Гершкой».

Когда детей Нохума Вевикова определили к Мойше-Довиду Рудерману, не обошлось без скандала. Дядя Пиня, узнав, что брат его Нохум отдал своих детей к учителю, у которого сын ходит в уездное училище, рвал и метал. Он твердил, что от уездного до перехода в христианство – один шаг.

– Но почему же?

– А вот поживем – увидим.

Так оно и вышло. Дяде Пине, видно, суждено было на сей раз оказаться пророком. А произошло это таким образом.

Однажды в субботу в городе распространился слух, что оба еврейских мальчика, которые учатся в «уездном» – Шимон Рудерман и Хаим Тамаркин, собираются креститься. Разумеется, никто не хотел этому верить: «Не может быть! Как? Почему? Откуда? Чего только люди не выдумают!» Однако нет дыма без огня. Представьте, в ту же субботу началась вдруг суматоха, как на пожаре. Весь город бежал к монастырю. В чем дело?

А дело очень простое и ясное: «Хотите увидеть нечто любопытное? Потрудитесь отправиться к монастырю, и вы увидите там, как эти два молодчика из «уездного» забрались на самую верхушку колокольни, стоят там без шапок и бесстыдно, так чтобы все видели, жрут хлеб, намазанный свиным салом!»

Суматоха была так велика, что никто не догадался спросить: как это можно снизу разглядеть, чем на такой высоте намазан хлеб – свиным салом, маслом или медом. Город ходуном ходил, точно конец миру пришел. Сыну Тамаркина не приходится удивляться – отец его, адвокат Тамаркин, сам безбожник, «законник», составитель прошений, а сын его Хаим был богоотступником еще во чреве матери. Но Мойше-Довид Рудерман – меламед, богобоязненный еврей! Лучший меламед в городе! Как это можно допустить!

Были, оказывается, люди, которые и раньше знали, чем это кончится. Откуда они это знали? Дошли своим умом. Детей так воспитывать нельзя. В самом деле, если вы отдали своих детей в «уездное», значит вы примирились с тем, что они станут иноверцами, и вам нечего требовать от них, чтобы они носили арбеканфес; если случится, они и пропустят молитву, то закройте глаза и не обламывайте на их спине палки, не лупите их, как собак…

Так говорили почтенные обыватели и, собрав совет, стали обдумывать, как спасти две еврейских души от крещения. Воззвали к праху отцов, подняли всех на ноги, взбудоражили начальство. Энергичней всех действовал, разумеется, дядя Пиня. Засучив рукава, он бегал целый день со своей роскошной развевающейся бородой, потный, не пивши не евши, пока с божьей помощью, все не кончилось благополучно. Обоих молодцов извлекли из монастыря.

Впоследствии, спустя несколько лет, один из них, Хаим Тамаркин, все же крестился, а Шимона Рудермана отправили в Житомир, отдали в школу казенных раввинов на казенный счет, и он с божьей помощью не только кончил ее, но и стал казенным раввином недалеко от Переяслава, в Лубнах.

– Ну, кто был прав? Теперь уж ты, надеюсь, возьмешь своих детей от этого меламеда? – сказал Нохуму дядл Пиня, довольный оборотом дела. Доволен он был, во-первых, потому, что ему удалось спасти две еврейских души от крещения, во-вторых, потому, что дети его брата не будут учиться у меламеда, знающего дикдук и посылающего сына в уездное училище, и в-третьих, потому, что он оказался прав – раз еврейский ребенок посещает школу, он всегда готов креститься.

Но на этот раз дядя Пиня жестоко ошибся: его браг Нохум уперся и не захотел забирать своих детей от такого замечательного учителя.

– Что он мне сделал дурного? Довольно того, что он претерпел столько мук и такой позор! Нельзя же оставить меламеда посреди учебного года без хлеба.

Дядя Пиня выслушал брата с горькой усмешкой, мол – «дай бог, чтобы я оказался неправым, но не по доброму пути ведешь ты своих детей». Затем он встал, поцеловал мезузу [37]и ушел рассерженный.