Ганс Фаллада - Железный Густав

Они шли по направлению к Потсдамерплац, бок о бок и невольно в ногу, но им и в голову не приходило коснуться друг друга, взяться за руки или под руки — ни искорки нежности.

Холодные — и все же полные света!

Типичное порождение неистребимой жизни!

— Вот! — сказал Гейнц и сразу остановился.

Из Дессауерштрассе, круто загибая, вывернулся пестро размалеванный военный грузовик, на нем сгрудились матросы в синих форменках с открытой грудью. Ленты бескозырок развевались в воздухе, ветер трепал широкие щегольские штаны. У всех винтовки и пистолеты-автоматы, грозно торчало пулеметное дуло, над головами реял красный флаг.

Матросы пели. Они пели песню, звуки которой тонули в грохоте колес. Гейнц видел только их мерно разевающиеся рты, а над ртами ясные, холодные, зоркие глаза.

Гейнца обдало жаром, в волнении он толкнул Ирму:

— Видала? Здорово, а?

Она кивнула.

За грузовиком, за горсткой вооруженных матросов, двигалась бесконечная колонна марширующих людей. Многие в серой защитной одежде, но и те, кто не носил военной формы, казались серыми. Шли, шаркая подошвами, бесконечной колонной, мужчины и женщины, солдаты и рабочие и даже какой-то мужчина в черном сюртуке. Дюжий парень обнимал женщину с ребенком на руках. Рассыльный из какого-то магазина толкал в гуще колонны свою тележку.

Шли, шаркая, не в такт, многие пели. Многие шагали, уставив в пространство невидящий взгляд….

Но над ними реяли флаги, красные флаги, огромные красные полотнища. Маленькие флажки, наспех прибитые к метловищам, и большие, длинные, матово светящиеся транспаранты на толстых шестах. А поверху колыхались плакаты, небрежно намалеванные на куске картона. Или же большущие, тщательно разрисованные, протянувшиеся во всю ширь колонны. Лозунги требовали: «Мира, свободы, хлеба!», «Бросайте работу! Всеобщая забастовка!», «Долой милитаризм!» и «Хлеба! Хлеба!! Хлеба!!!»

Шествие двигалось по направлению к Потсдамерплац. У мостовой стояли люди и безмолвно глядели. Им кричали: «Идемте с нами! Послушаем Либкнехта!»

Многие присоединялись к шествию — кто нерешительно, кто с охотой, иные притворялись, будто не слышат, или смущенно отворачивались.

— Пошли с ними, Гейнц? — предложила Ирма.

— Пожалуй! Но только давай держаться с краю! Здесь у них тоска смертная. Проберемся к началу колонны, где матросы, самая музыка там!

— Здорово! — подхватила Ирма, и они пошли вдоль колонны, пробираясь вперед, к ее голове.

И вдруг — препятствие. Навстречу им по тротуару шагало гуськом двое-трое солдат, унтер-офицеры с картонками в руках. По-видимому, они были в Берлине проездом и переправлялись с вокзала на вокзал. Они шли впритирку, не оглядываясь на грузовик с матросами, словно чувствуя себя виноватыми…

Но тут дорогу им заступил молодой человек, шедший во главе колонны, молодой щеголеватый военный в брюках гольф и шелковисто-глянцевом мундире, судя по всему офицер, но без знаков различия и орденов, а только с красной повязкой на рукаве.

Едва завидев молодого человека с бледным, красивым и нагловатым лицом, направляющегося наперерез трем унтер-офицерам, Гейнц схватил Ирму за руку, принуждая ее остановиться, и взволнованно зашептал ей на ухо:

— Видишь? Это Эрих!

— Кто? Что? Какой Эрих?

— Мой брат Эрих! А мы-то думаем, что он еще на фронте!

Ирма и Гейнц вместе с другими протолкались к небольшой группе, перед которой остановился молодой человек. С грузовика спрыгнули на ходу двое матросов с пистолетами-автоматами, в широких, развевающихся брюках и вразвалку подошли к быстро увеличивающейся толпе.

Молодой человек в элегантной военной форме, оказавшийся Эрихом Хакендалем, постучал кончиком пальца о погон переднего унтер-офицера.

— Рекомендую снять, товарищ, а? — сказал он негромко. — Вот эти штуковины! Отменены вчистую!

Унтер-офицер нерешительно смотрит на молодого человека. Он понимает, что перед ним офицер или бывший офицер, и говорит просительно, с запинкой:

— Мы сегодня же уезжаем с Ангальтского. Хотелось бы довезти их до дому, товарищ… Ведь мы заслужили их честно, на фронте…

Но он явно ошибся в молодом человеке. Молодой человек совсем не так приятен и мил, как это кажется с первого взгляда.

Эрих Хакендаль внезапно обеими руками, справа и слева, схватился за погоны. Он рванул их с такой силой, что швы лопнули и унтер еле устоял на ногах.

— Это дерьмо долой! Всякое начальство долой! Заслуги долой! Милитаристов долой! — И с каждым «долой» Эрих награждал служивого новым увесистым тумаком.

В стороне, выплеснутые толпой, стояли, наблюдая, Гейнц и Ирма.

— Может, так оно и следует?.. — мрачно сказал Гейнц. — Раз уж всех уравняли?.. Но смотреть на это противно. И надо же, чтоб именно Эрих…

— А ты скажи ему! — потребовала Ирма. — Ведь он же твой брат!

— Попробую! — сказал Гейнц и направился к людскому водовороту.

Но в эту минуту толпа рассеялась. Кое-кто пустился догонять демонстрацию, другие нырнули в боковые улицы.

— Эрих! — окликнул Гейнц брата, шедшего ему навстречу в сопровождении обоих матросов.

Эрих оглянулся и удивленно воззрился на Гейнца. Лицо его выражало готовность дать отпор — он еще не узнал брата, — и вдруг он залился краской, увидев, что это брат и что брат застиг его в такую минуту…

— Ты, Малыш? — спросил он растерянно. — Что ты здесь делаешь?

— Лучше ты скажи, что вы здесь делаете? — вызывающе ответил Малыш. — Ведь это же серая скотинка, окопники! — И с яростью: —Что же, им еще и дома побои терпеть?

— Уж не братец ли твой, Хакендаль? — смешливо спросил один из матросов.

— Ненавижу насилие!.. — кипятился Гейнц.

— Это, бывало, и я говорил, когда отец угощал меня затрещинами, — рассмеялся матрос, ничуть не тронутый его вспышкой. — Ничего не попишешь! Кто слов не понимает, должен почувствовать на собственной шкуре.

— Так как же, Хакендаль? — спросил другой матрос. — В Замке или в рейхстаге? Но только без надувательства! Твоих шейдеманов мы слушать не намерены!

— В рейхстаге! — уверенно сказал Хакендаль. — Либкнехт выступит в рейхстаге!

— Смотри, брат, если нас продашь, тебе не поздоровится, — пригрозил матрос.

— Ну, ясно! В рейхстаге!

— Ходу! — крикнул другой матрос, и оба кинулись к мостовой, вскочили на подножку проезжающего автомобиля, крикнули что-то шоферу, и машина устремилась следом за демонстрацией. Гейнц нехотя признался себе, что еще не видел таких отчаянных ребят.

Эрих вздохнул с облегчением.

— Приятный их ждет сюрприз! — ухмыльнулся он. — Либкнехт выступит в Замке!

— А ты посылаешь их в рейхстаг?

— Само собой! Видишь ли, Либкнехт — своего рода конкурирующая фирма. А ведь этой публике все равно кого слушать…