Джузеппе Томази ди Лампедуза - Леопард

Невежество и вульгарность так и брызгали из каждой поры его существа, но собеседники были ошеломлены; дону Фабрицио потребовалось пустить в ход все самообладание, чтобы скрыть удивление: прицел Танкреди оказался более метким, чем можно было предположить.

Чувство отвращения вновь готово было овладеть князем, но красота Анджелики и привлекательность жениха еще раз прикрыли завесой поэзии уродство брачного контракта.

Падре Перроне, услышав условия контракта, прищелкнул языком, затем, недовольный, что не сумел скрыть своего изумления, попытался найти рифму к этому неожиданно произведенному им звуку и с этой целью заставил заскрипеть под собой стул и ботинки. Не ограничиваясь этим, он принялся с шумом перелистывать молитвенник, но все понапрасну: впечатление осталось.

К счастью, единственное за всю беседу не слишком продуманное заявление дона Калоджеро вывело всех из неловкости.

— Князь, я знаю, что на вас не произведет впечатления то, что я сейчас вам сообщу: ведь вашему роду положила начало любовь самого императора Тита к королеве Беренике; но Седара также принадлежит к благородной ветви; до меня их преследовали беды, и они похоронили себя в глубокой провинции, живя без блеска; но у меня в столе лежат все бумаги, они в порядке, настанет день, и вы узнаете, что ваш племянник женился на баронессе Седара дель Бискотто. Этот титул, пожалованный его величеством Фердинандом. IV, внесен в акты порта Маццара. Я должен заняться этим делом — не достает лишь одного звена.

Недостающие звенья родословной, дарственные грамоты, почти равнозвучные имена — все это сто лет тому назад являлось важным элементом в жизни многих сицилийцев и заставляло тысячи достойных и менее достойных лиц испытывать перемежающиеся состояния восторга и подавленности; но сама по себе эта тема слишком значительна, чтобы говорить о ней походя, поэтому здесь мы ограничимся констатацией того, что геральдический выпад дона Калоджеро доставил князю несравненное эстетическое удовлетворение — он смог увидеть определенный человеческий тип во всей полноте проявления его частных особенностей. Сдавленный смех до тошнотворности усладил князя.

Вслед за этим беседа растеклась по многим бесполезным ручейкам; дон Фабрицио вспомнил о Тумео, запертом в темноте ружейной комнаты, и в который раз ощутил досаду от длительности деревенских визитов. Кончилось тем, что князь замкнулся во враждебном молчании. Дон Калоджеро понял; пообещал вернуться завтра утром, чтоб сообщить о безусловном согласии Анджелики, и распрощался. Его провели через два салона, обняли на прощание, и он принялся спускаться но лестницам, в то время как князь, словно башня возвышавшийся на верхней площадке, наблюдал, как постепенно все уменьшался этот комок хитрости, скверно сшитой одежды, золота и невежества, который теперь становился почти что членом его семьи.

Со свечой в руке князь отправился в ружейную, чтобы выпустить на свободу Тумео, который, смирившись, курил в темноте свою трубку.

— Мне жаль, дон Чиччьо, но вы меня поймете, я вынужден был это сделать.

— Понимаю, ваше превосходительство, понимаю. По крайней мере все обошлось хорошо?

— Превосходно. Лучше и быть не могло. Тумео невнятно пробормотал свои поздравления, застегнул ошейник Терезины, которая заснула, утомленная охотой, и снял с гвоздя ягдташ.

— Захватите и моих бекасов, нам их все равно не хватит. До свиданья, дон Чиччьо. Приходите пораньше. И простите меня за все.

Сильный удар по плечу послужил знаком примирения и напоминанием о власти; последний преданный слуга дома Салина удалился в свои бедные покои.

Вернувшись в кабинет, князь обнаружил, что падре Пирроне ускользнул, стремясь избежать разговора. Тогда он направился в комнату супруги, чтоб рассказать, как обстоит дело. Шум тяжелых и быстрых шагов уже за десять метров оповещал, о его приходе. Он пересек комнаты девушек: Каролина и Катерина наматывали на клубок шерсть, при его появлении они привстали, улыбаясь; мадемуазель Домбрей поспешно сняла очки и с сокрушенным видом ответила на его приветствие; Кончетта сидела к нему спиной и вышивала подушку; не расслышав шагов отца, она даже не обернулась.

Дон Фабрицио и дон Калоджеро. — Первый визит Анджелики после обручения. — Приезд Танкреди и Кавриаги. — Появление Анджелики. — Любовный циклон. — Затишье после циклона. — В Доннафугату приезжает пьемонтец. — Небольшая прогулка по деревне. — Шевалье и дон Фабрицио. — Отъезд на рассвете.

Благодаря более частым встречам, вызванным переговорами о браке, у дона Фабрицио стало зарождаться странное восхищение достоинствами Седара. Он постепенно привык к скверно выбритым щекам, к плебейскому акценту, к необычным костюмам, к запаху пота и начал понимать, каким редким умом одарен этот человек. Многие трудности, которые князю казались неодолимыми, дон Калоджеро преодолевал мгновенно. Лишенный той сотни пут, которые связывают действия многих других людей и обусловлены честностью, чувством приличия и, наконец, просто хорошим воспитанием, он шагал по жизненной чаще с уверенностью слона, который, ломая деревья и разрушая берлоги, идет вперед своей дорогой, не замечая ни царапин, ни стонов пострадавших. Воспитанный и выросший среди веселых долин, овеваемых легким и любезным эфиром разных «пожалуйста», «был бы тебе признателен», «ты мне сделал бы одолжение», «ты был очень любезен», князь теперь, беседуя с доном Калоджеро, выходил на открытую пустошь, где дуют жгучие сухие ветры; в глубине души предпочитая извилистые горные тропы, он не мог, однако, не восхищаться этими порывами сквозного ветра, который извлекал из дубов и кедров Доннафугаты неслыханные доселе арпеджио.

Постепенно и незаметно для самого себя дон Фабрицио стал рассказывать дону Калоджеро о собственных делах, многочисленных, запутанных и ему самому малоизвестных, впрочем, не из-за отсутствия проницательности, а в силу некоего презрительного безразличия к такого рода вещам, считавшимся низменными. Причиной этого равнодушия, в сущности, была беспечность и та давно проверенная легкость, с которой князю удавалось выходить из беды путем продажи еще нескольких сот из принадлежавших ему многих тысяч гектаров земли.

Шаги, которые рекомендовал предпринять дон Калоджеро, выслушав князя и уяснив себе положение, были весьма разумны и приносили немедленный эффект, однако конечный результат его советов, задуманных как меры действенные и жестокие, но осуществляемые благодушным доном Фабрицио с боязливой мягкостью, выразился в том, что с годами за семьей Салина закрепилась репутация недоброжелательности по отношению к зависевшим от нее людям, репутация, на самом деле незаслуженная, но подорвавшая престиж Салина в Доннафугате и Кверчете. Никаких серьезных преград, могущих спасти ускользающее из рук князя достояние, при этом так и не воздвигли.