Джузеппе Томази ди Лампедуза - Леопард

Кончетту и Кавриаги также позвали полюбоваться кольцом, но они не двинулись с места, потому что графчик его уже видел, а Кончетта решила отложить это удовольствие на более позднее время. Кольцо передавали из рук в руки, им восхищались, его хвалили, превозносили тонкий вкус Танкреди. Дон Фабрицио спросил:

— А как же быть с меркой? Придется послать кольцо в Агридженто, чтоб его подогнали.

В глазах Танкреди так и бегали лукавые искорки.

— Нет нужды, дядюшка, мерка точна — я снял ее заранее.

Дон Фабрицио промолчал: признал мастера.

Футлярчик прошел по кругу собравшихся у камина и вернулся в руки Танкреди в ту минуту, когда за дверью раздалось робкое:

— Можно?

То была Анджелика.

От спешки и волнения она, чтоб укрыться от проливного дождя, не нашла ничего лучше, как надеть на себя просторный крестьянский плащ из грубого сукна. За жесткими складками темно-синей ткани ее тело казалось еще стройней, под мокрым капюшоном светились зеленые глаза; тревожные и немного растерянные, они говорили о страсти.

Ее появление и сам контраст между ее красотой и грубостью одежды, были для Танкреди, как удар хлыстом; он вскочил, молча подбежал к ней и стал целовать в губы. Футляр, который он держал в руке, щекотал ее склоненный затылок. Затем он нажал пружину, вынул кольцо, надел ей на безымянный палец; футляр упал на пол.

— Держи, моя красавица, это тебе, от твоего Танкреди. — Ирония вновь пробудилась. — Поблагодари за него дядюшку.

И снова обнял ее; оба дрожали от захватившего их чувственного порыва; салон и все, кто в нем собрался, теперь казались им чем-то очень далеким. Танкреди и в самом деле почудилось, что эти поцелуи вновь возвращают ему владение Сицилией, прекрасной и предательской землей, которой Фальконери владели веками; после тщетного мятежа она теперь снова покорна ему, как всегда была покорна его предкам, и, как всегда, несет плотскую радость и золотые урожаи.

Из-за приезда желанных гостей было отложено возвращение в Палермо; наступили две недели, полные очарования. Ураган, которым сопровождался приезд обоих офицеров, был, пожалуй, последним, вслед за ним снова засверкало всеми своими красками бабье лето, которое в Сицилии становится подлинным сезоном сладострастия: сияющее, голубое чудо, кроткий оазис посреди гневной смены времен года, оно своей мягкостью убаюкивает и будоражит чувства, своим теплом зовет к обнаженности.

Неуместно само упоминание об эротической обнаженности в замке Доннафугаты, однако и там скопилось целое море восторженной чувственности, дававшей знать о себе тем острей, чем сильней она сдерживалась.

За восемьдесят лет до этого замок Салина был прибежищем тех мрачных наслаждений, которым соизволил предаваться агонизирующий восемнадцатый вех, но суровое правление Каролины, неорелигиозность Реставрации и всего лишь добродушно-бодрый нрав нынешнего дона Фабрицио привели к забвению всех причуд прошлого; осыпанные пудрой дьяволята были обращены в бегство; они еще, конечно, жили, но скрытно и зимовали где-то под толстым слоем пыли на потолках этого непомерно большого замка.

Появление прекрасной Анджелики, если помните, едва не оживило эти призраки, но лишь приезд двух влюбленных молодых людей по-настоящему поднял на ноги поверженные инстинкты; теперь они выползали из каждой щели этого дома, подобно муравьям, разбуженным солнцем; уже не ядовитым, но еще чрезмерно живучим. Сама архитектура замка, все его убранство в стиле рококо, все неожиданные изломы линий говорили о распростертом теле и высокой груди; даже двери в замке теперь открывались с шорохом, напоминавшим шелест альковной завесы.

Кавриаги влюбился в Кончетту, но в отличие от Танкреди, который, как и он, выглядел еще совсем, мальчишкой, графчик и по натуре своей оставался ребенком: его любовь находила себе выход в легких ритмах стихов Прати и Алеарди, в мечтах о похищении любимой при луне, о последствиях которого он даже не осмеливался думать; впрочем, равнодушие и холодность Кончетты убивали его чувства в самом зародыше. Как знать, быть может, в уединении своей зеленой комнаты он предавался и более конкретным мечтам; одно лишь несомненно — в сценическом оформлении этого осеннего любовного спектакля в Доннафугате ему принадлежали лишь наметки облаков и ускользающих горизонтов, а не архитектурные массивы.

Однако обе девочки, Каролина и Катерина, довольно хорошо исполняли свою партию в той симфонии желаний, звуки которой в этом ноябре раздавались в каждом уголке замка и смешивались с журчанием фонтанов, с доносившимся из конюшни топотом случавшихся лошадей и непрерывным шорохом от древесных червей, долбивших свои брачные гнезда в старой мебели замка.

У совсем еще молоденьких миловидных девочек, правда, не было конкретных предметов страсти, но их увлек за собой поток желаний, шедших от других; нередко поцелуй, в котором Кончетта отказывала Кавриаги, и рукопожатие Анджелики, которое не насытило Танкреди, отражались и на девочках, вызывая первое цветенье целомудренного тела; они робко вздыхали и мечтали о косах, влажных от поцелуев. Даже несчастная мадемуазель Домбрей, которой в силу обстоятельств приходилось играть роль громоотвода, была вовлечена в этот мутный и веселый водоворот, подобно психиатру, который, поддавшись безумию своих больных, заболевает сам.

Когда после целого дня слежки и расстановки моральных западней она укладывалась на свое одинокое ложе и ласкала рукой свои увядшие груди, ей приходило в голову Бог знает что и она с нескромной мольбой взывала к Танкреди, Карло, Фабрицио…

Движущим центром всей этой чувственной бури, конечно, были Танкреди с Анджеликой. Твердо обусловленная, хотя еще и не очень близкая свадьба заранее бросала успокоительную тень на пылающую почву их взаимного влечения.

Сословные различия заставляли дона Калоджеро считать долгие встречи наедине в порядке вещей у аристократов, а княгиня Мария-Стелла оставляла без внимания столь частые посещения Анджелики и некоторую вольность ее поведения, полагая, что так и должно быть у людей ранга Седара; своим дочерям она бы этого, конечно, не позволила.

Визиты Анджелики в замок становились все более частыми, и в конце концов она стала проводить в нем все свое время. Иногда для виду она появлялась то вместе с отцом, который сейчас же уходил в контору (где вскрывал чьи-либо дурные замыслы или же сам плел интриги), то с горничной, которая тотчас же удалялась в какой-либо закоулок, чтобы пить кофе и своим дурным глазом нагонять тоску на несчастных слуг.

Танкреди хотелось, чтоб Анджелика знала весь замок во всей его запутанной сложности, знала покои для гостей, приемные залы, кухни, капеллы, театры, картинные галереи, пахнувшие кожей каретные и конюшни, душные теплицы, переходы, лестнички, балкончики и портики; особенно ему хотелось показать ей заброшенные, нежилые, покинутые много десятилетий тому назад апартаменты, которые теперь походили на сложный и таинственный лабиринт.