Джузеппе Томази ди Лампедуза - Леопард

— Дети, вы с ума сошли, где вы набрали столько пыли. Взгляни-ка на себя, Танкреди, на кого ты похож? — смеялся дон Фабрицио, и племянник шел приводить себя в порядок.

Кавриаги, усевшись верхом на стуле, сосредоточенно курил виргинскую сигару, глядя на Танкреди, который умывал лицо и шею, недовольно пофыркивая оттого, что вода становилась черной как уголь.

— Я ничего не говорю, Фальконери: до сих пор я не видел девушки красивей синьорины Анджелики, но разве тебя это оправдывает: Боже мой, нужно немного обуздать себя; сегодня вы провели с глазу на глаз три часа; раз уж вы так влюблены, то венчайтесь поскорей и не смешите никого. Ты бы видел, какую рожу скорчил сегодня ее отец, когда вышел из конторы и убедился, что вы еще плаваете по океану комнат! Тормоза нужны, дорогой друг, тормоза; а у вас, сицилийцев, их так мало!

Он витийствовал, радуясь возможности навязать старшему товарищу, кузену «глухой» Кончетты, плоды собственной мудрости. Танкреди вытирал волосы; он был вне себя от ярости: его обвинили в нехватке тормозов, тогда как он мог бы остановить поезд на ходу!

Впрочем, бравый берсальер не был столь уж не прав — о приличиях также следовало думать; и все же он стал таким моралистом из зависти, теперь уже видно было, что из его ухаживания за Кончеттой ровно ничего не выходит.

Ну и Анджелика! Когда он укусил ее в губы, как сладка была кровь! Как мягко она поддается его объятиям! Но прав Кавриаги — это бессмысленно.

— Завтра отправимся в церковь и захватим в качестве эскорта не только падре Пирроне, но и мадмуазель Домбрей.

Анджелика тем временем переодевалась в комнатах девушек.

— Mais Angelica, est il Dieu possible de se mettre dans un tel etat? (Боже мой, Анджелика, как можно доводить себя до такого состояния?) — возмущалась Домбрей, пока девушка, стоя в одном лифе и нижней юбке, мыла руки и шею. Прохладная вода остудила возбуждение, и Анджелика подумала, что, пожалуй, гувернантка права: ради чего, собственно, так себя утомлять, возвращаться покрытой пылью, давать другим повод смеяться? Ну, ради чего? Чтоб он заглянул в глаза, чтоб его тонкие пальцы прошлись вдоль тела и только…

Губа еще болела. «Довольно. Завтрашний день проведем в гостиной вместе со всеми». Но завтра те же глаза, те же пальцы снова будут вершить свое колдовство, и оба снова примутся за свою безумную игру в прятки.

Сколь ни парадоксально, но в результате этих совпадавших, хоть и выраженных каждым из них про себя намерений за обедом эта страстно влюбленная пара вела себя спокойней остальных: иллюзорное решение благоразумно провести завтрашний день помогало им развлекаться и иронизировать над проявлениями чужих чувств, которые были менее сильными, чем их собственные.

Танкреди разочаровался в Кончетте. В Неаполе он испытывал по отношению к ней известные угрызения совести и поэтому потащил за собой Кавриаги, который, как он надеялся, заменит кузине его самого; он жалел ее, и это также объяснило его предусмотрительность. Благодаря своей ловкости он сумел весьма тонко и в то же время добродушно выразить ей по прибытии свое соболезнование по тому случаю, что он ее бросил, и выдвинуть вместо себя друга. Бесполезно. Кончетта продолжала разматывать клубок своей институтской болтовни, глядела на сентиментального графчика холодными глазами, в глубине которых можно было даже обнаружить чуточку презрения. Девчонка — дура, толку от нее не жди. Что ей, в конце концов, надо? Кавриаги красив, добр, у него превосходное имя и в придачу богатые сыроварни в Брианце. Словом, он, как принято говорить, «превосходная партия».

Да, Кончетте нужен был он, не так ли? Было время, когда он и сам ее желал; она не так красива и гораздо бедней Анджелики, но есть в ней что-то, чего никогда не иметь его красавице из Доннафугаты. Но жизнь, черт возьми, серьезная штука! Кончетта должна бы это понять. Чего она ни с того ни с сего стала так скверно с ним обходиться? Эта выходка в монастыре Святого духа, потом еще другие! Конечно, в ней заговорил леопард, но ведь должны быть границы и для этого высокомерного зверя. «Тормоза нужны, дорогая кузина, тормоза! А у вас, сицилийцев, они слабоваты!»

Впрочем, Анджелика в душе держала сторону Кончетты: этому Кавриаги не хватало перца, выйти за него замуж после того, как ты любила Танкреди, все равно что пить воду после марсалы, что сейчас стоит перед ней на столе. Ну, ладно, Кончетта, ее можно понять, зная начало всей этой истории; но две другие дуры, Каролина и Катерина, глядели на Кавриаги глазами дохлых рыб, жеманничали и едва не падали в обморок, как только он подходил к ним поближе. И чем они кончат! При свойственном ей отсутствии щепетильности в семейных делах она не понимала, почему бы одной из них не отбить графчика у Кончетты. «В этом возрасте мальчишки как собаки: стоит свистнуть — и побежит. Они просто дуры: того нельзя, этого не позволяет гордость да вежливость; уж заранее известно, чем все это кончится».

В гостиной, куда мужчины уходили курить после ужина, между Танкреди и Кавриаги, единственными в доме курильщиками и, значит, единственными изгнанниками, шел задушевный разговор. Кончилось тем, что графчик признался другу в крахе своих любовных надежд.

— Она слишком прекрасна, слишком чиста для меня; она меня не любит; я был слишком дерзок в надеждах и уеду отсюда с сердцем, пронзенным кинжалом сожаления. Я даже не осмелился сделать ей определенное предложение. Ведь я для нее не больше чем червяк; да так и должно быть, придется уж мне подыскать червячиху, которая и мной будет довольна.

В свои девятнадцать лет он еще умел смеяться над собственной неудачей.

Танкреди пытался утешить его с высоты своего прочного счастья.

— Знаешь, я помню Кончетту с самого рождения. Она самое милое создание на свете, зерцало всех добродетелей, но чересчур замкнута, излишне сдержанна; потом, она сицилийка до мозга костей, ни разу не выезжала отсюда: кто знает, пришелся бы ей по вкусу Милан? Ведь там о блюде макарон надо заботиться за неделю вперед!

Выпад Танкреди — одно из первых проявлений национального единства — заставил вновь рассмеяться Кавриаги: горести к нему не приставали надолго.

— Но я бы ей достал целые ящики ваших макарон! В любом случае — факт есть факт; надеюсь только, что твои тетя и дядя, которые так добры ко мне, не будут на меня в претензии за то, что я втерся к вам и теперь уезжаю без всяких результатов.

Танкреди вполне искренне его успокоил, потому что Кавриаги всем, кроме, может быть, Кончетты, пришелся по душе благодаря шутливому своему нраву, который в нем сочетался с самой жалкой сентиментальностью. Они заговорили о другом: об Анджелике.

— Вот ты, Фальконери, ты действительно счастливчик! Откопать такую жемчужину как синьорина Анджелика, в этом свинюшнике (прости меня, дорогой, но это так). Какая красавица, боже правый, какая красавица! Ну и плут же ты, водишь ее часами по самым дальним уголкам этого дома, который велик, как наш миланский собор! Она не только красива, но и умна, образованна, да и добра к тому же. В глазах у нее столько доброты, столько милой наивности.