Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

После разговора с Сёкити Сатико более или менее представляла себе, как обстоят дела в Токио, но по-прежнему с нетерпением ждала вестей от Юкико. Молчание, сестры Сатико объясняла тем, что писание писем, хотя само по себе оно и не требовало от Юкико таких усилий, как от Цуруко, никогда не было её любимым занятием. К тому же, думала она, не имея своей комнаты, Юкико попросту трудно сосредоточиться.

Как-то Сатико позвала дочь и сказала:

— Эттян, напиши-ка письмо Юкико.

Эцуко выбрала открытку с изображением одной из кукол Таэко и написала «сестричке» несколько коротких фраз. Но, как ни странно, даже эту открытку Юкико оставила без ответа.

Спустя некоторое время, в вечер любования осенней луной, [50] «…вечер любования осенней луной…» — В Японии, как И в других странах дальневосточного региона, осень — наименее дождливый сезон, когда небо чаще всего бывает ясным и луна светит особенно ярко. Любование пейзажем, озарённым ярким лунным сиянием, с древних времён входило в число эстетических категорий, сперва — в придворной среде, а затем и в более широких народных слоях, и служило одной из излюбленных тем национальной поэзии жанра танка. Тэйноскэ предложил:

— Пусть каждый напишет сегодня стихотворение об осенней луне, и мы пошлём их Юкико.

Всё с радостью согласились, и сразу после ужина Тэйноскэ, Сатико, Эцуко и Таэко расположились в комнате на первом этаже с выходом на веранду, украшенную, как полагалось в этот день, веточками мисканта.

О-Хару растёрла тушь, и, развернув перед собой свиток бумаги, Тэйноскэ первый начертал сочинённое им пятистишие, потом Сатико и Эцуко добавили свои трехстишия, а Таэко — она была не сильна в поэзии — несколькими мазками кисти изобразила луну, выглядывающую из-за сосновых веток.

Сквозь просвет в облаках

луна наконец показалась.

Едва завидев её,

старые сосны в саду

протянули к ней свои ветви.

Тэйноскэ

Как хороша луна!

Но не хватает здесь

одной знакомой тени.

Сатико

Какая сегодня луна!

И сестричка глядит на неё

в дальнем городе Токио.

Эцуко

За этим следовал пейзажный набросок Таэко.

Прочитав стихотворения жены и дочери, Тэйноскэ внёс в них две небольшие поправки.

У Сатико поначалу было написано: «Но нынче в этом доме одною тенью меньше» , — а в трехстишии Эцуко он заменил первую строчку: «О лунная ночь!» — на: «Какая, сегодня луна!»

— А теперь напиши что-нибудь и ты, О-Хару, — сказали служанке, и та, не долго думая, нацарапала своим мелким корявым почерком:

Из-за облаков

луна показалась

во всей своей красе.

Хару

Сатико вынула из вазы стебелёк мисканта и, отломив одну веточку, вложила её в свиток со стихами.

На стихотворное послание из Асии Юкико тотчас, откликнулась прочувствованным письмом: она-де не в силах передать радость, с которой читала и перечитывала присланные ей стихи. В тот вечер, писала Юкико, она тоже глядела на луну из окна комнаты на втором этаже. Их письмо пробудило в ней воспоминание о том, как в прошлом году она любовалась луной вместе с ними в Асии, будто это было вчера…

Затем в переписке с Юкико опять наступила долгая пауза.

После отъезда Юкико Сатико распорядилась, чтобы вместо сестры по ночам с Эцуко находилась О-Хару.

Но не прошло и двух недель, как девочка ни с того ни с сего возненавидела О-Хару и потребовала заменить её О-Ханой. Вскоре, однако, опала постигла и О-Хану, и тогда её место заняла О-Аки, служанка, помогавшая на кухне.

В отличие от многих детей её возраста Эцуко засыпала с трудом, ей непременно надо было поговорить на ночь с кем-нибудь из взрослых. Юкико всегда выслушивала её внимательно и терпеливо, но служанки на эту роль явно не годились — они засыпали прежде девочки. Это выводило Эцуко из себя, и чем больше она раздражалась, тем труднее ей было уснуть. Среди ночи она вскакивала с постели и, промчавшись по коридору, врывалась в комнату родителей.

— Не могу уснуть, — кричала она со слезами. — Эта противная О-Хару! Она только и знает, что храпеть. Не выношу её! Ненавижу! Я её убью!

— Успокойся, Эттян, — пыталась урезонить дочь Сатико. — Если ты будешь плакать, то и подавно не заснёшь. Не волнуйся. Попробуй внушить себе, что тебе безразлично, уснёшь ты или нет.

— Да, а утром я не смогу встать. И снова опоздаю в школу!

— Почему ты так кричишь? — увещевала девочку Сатико. — Ты всех разбудишь!

Сатико отводила дочь в её комнату и ложилась вместе с ней, но и это не помогало. «Я не могу уснуть, не могу!» — твердила Эцуко сквозь слёзы. Теряя терпение, Сатико принималась её бранить, и тогда девочка капризничала ещё сильнее. Служанка между тем продолжала безмятежно спать. И так повторялось из ночи в ночь.

Сатико подумала, уж не объясняется ли состояние дочки нехваткой витамина B 1. В это время года всё в семье в той или иной степени испытывают недомогание от бери-бери. Но на сей раз Сатико почему-то совсем забыла про уколы. Однажды, приложив ладонь к груди Эцуко, Сатико заметила, что у девочки сердце, колотится сильнее обычного. На следующий день, несмотря на слёзы и протесты, она сделала Эцуко укол бетаксина. После пяти таких уколов, которые Сатико делала ей через день, пульс у девочки выровнялся, ощущение тяжести в ногах исчезло и она перестала жаловаться на усталость. Но бессонница сделалась ещё мучительнее, чем прежде.

Полагая, что это не тот случай, когда необходимо вызвать доктора Кусиду на дом, Сатико проконсультировалась с ним по телефону. Доктор рекомендовал давать девочке перед сном по таблетке адалина. Оказалось, однако, что одна таблетка не приносит желаемого результата, а приняв две, Эцуко не может утром встать вовремя.

Проснувшись, Эцуко смотрела на часы у кровати и заливалась слезами: она опять проспала, ей неудобно приходить в школу с таким опозданием, лучше она сегодня вовсе не пойдёт! Когда же её будили по утрам, чтобы она успела в школу вовремя, девочка натягивала на голову одеяло и сердито говорила, что после бессонной ночи хочет хоть немного поспать. Её оставляли в покое, она продолжала спать, а открыв глаза, обнаруживала, что снова опоздала в школу.

В отношении Эцуко к прислуге стали происходить частые и совершенно непредсказуемые перемены. Возненавидев какую-нибудь из служанок, она не стеснялась резких выражений вроде «я тебя убью» или даже «я тебя прикончу».

Никогда не отличавшаяся хорошим аппетитом, Эцуко теперь ела поразительно мало для ребёнка её возраста. Из нескольких блюд она съедала всего одно, редко — два, а из приправ к рису ей нравилось то, что обычно любят пожилые люди, — солёная морская капуста или соевый творог. Даже рис она поливала чаем, как будто ей было трудно его глотать. Если подавали что-нибудь жирное, то большая часть с её тарелки перепадала кошке Судзу — девочка любила, когда кошка сидела у её ног под столом. При этом в ней развилась какая-то болезненная брезгливость. Во время еды она то и дело требовала, чтобы её прибор обдали кипятком: в одном случае ей казалось, что до него дотронулась кошка, в другом — будто на нём сидела муха, в третьем — что служанка, накрывая на стол, коснулась его своим рукавом.