Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

Тэруо, Тэцуо, Сатико и Юкико двинулись вслед за О-Хару и Эцуко. Тацуо заявил, что не покинет дома. Цуруко не знала, как ей поступить: она боялась оставить мужа одного, но после того, как О-Хару перенесла к соседям Масао («Ну, теперь ваша очередь, молодой человек! Держитесь покрепче!»), а потом вернулась за Ёсио, она не выдержала и, схватив на руки Умэко, тоже выбежала из дома.

О-Хару была на редкость отчаянная девушка. Когда она возвращалась во второй раз, прямо перед носом у неё на дорогу свалилась железная рама для сушки белья — ещё немного, и от О-Хару осталось бы мокрое место. Но ей всё было нипочём. Увидев, что О-Хиса приготовилась нести Ёсио, она подозвала к себе перепуганного Хидэо и, несмотря на возражение Тацуо: «Он уже большой мальчик и вполне дойдёт сам», — подхватила его на спину.

Итак, всё женщины и дети перебрались к соседям, а спустя полчаса в доме г-на Коидзуми с виноватым видом появился и Тацуо. Долго ещё свирепствовал тайфун. С улицы то и дело доносилось страшное завывание ветра, но в доме всё оставалось на своих местах, здесь можно было чувствовать себя в полной безопасности. В четыре часа утра, когда буря наконец улеглась, Макиока с опаской возвратились в своё жалкое, неприветливое жилище.

Следующее утро выдалось погожим и ясным, но Сатико по-прежнему находилась во власти воспоминаний о минувшей ночи, они преследовали её, как кошмарный сон. Более всего её беспокоило здоровье дочери — пережитое потрясение не замедлило сказаться на её нервах. Не теряя времени, Сатико позвонила мужу на службу и попросила сделать соответствующие распоряжения относительно номера для них с Эцуко в гостинице «Хамая», она готова перебраться туда уже сегодня.

К вечеру последовал звонок из «Хамаи»: комнаты для них готовы. Сатико решила отправиться туда немедленно, не дожидаясь ужина. Прощаясь с Цуруко, она сказала, что хотела бы пока оставить О-Хару у неё, и выразила надежду, что сестра в скором времени навестит её в гостинице.

Юкико и О-Хару проводили Сатико с дочерью до гостиницы, после чего всё четверо вышли прогуляться на Гиндзу и поужинали в немецком ресторане «Лохмейер», который им рекомендовала хозяйка. На обратном пути они заглянули в несколько магазинчиков и распрощались на углу улицы Хаттори. В начале десятого Сатико с Эцуко вернулись в гостиницу.

Это была первая ночь, которую Сатико предстояло провести вдвоём с дочерью в незнакомом месте. С наступлением темноты к ней вернулось ощущение пережитого накануне страха. Несмотря на снотворное и несколько глотков бренди, которое она захватила с собой на всякий случай, ей не спалось. Всю ночь до самого утра, когда по улице прогрохотал первый трамвай, она так и не сомкнула глаз. Эцуко тоже беспокойно ворочалась в своей постели.

— Я не могу уснуть, — хныкала она. — Завтра же поедем домой. Не нужен мне никакой доктор. Здесь я ещё больше заболею. Я хочу домой…

Под утро, однако, девочка всё же уснула. В семь часов Сатико встала, потихоньку, чтобы не разбудить Эцуко, оделась и с газетой в руках устроилась в плетёном кресле на веранде.

Дома, в Асии, Сатико всегда с нетерпением издала утренних газет: её, как и многих в то время, занимали два главнейших события политической жизни Азии и Европы — продвижение японских войск по направлению к Ханькоу и споры из-за Судетской области Чехословакии. [74] «.. .продвижение японских войск по направлению к Ханькоу и споры из-за Судетской области в Чехословакии…» — Начиная с августа 1938 г. гитлеровская Германия, при попустительстве и прямом поощрении со стороны Англии, Франции и стоявших за ними США, усилила нажим на Чехословакию с целью отторжения от неё Судетской области, пограничной с Германией и Польшей. В сентябре 1938 г. в Мюнхене состоялось так называемое «мюнхенское соглашение», подписанное премьер-министрами Англии, Франции, Гитлером и Муссолини, передававшее Германии важнейшие пограничные районы Чехословакии. Вскоре, в начале 1939 г., гитлеровские войска вторглись в Чехословакию, откуда были изгнаны только в 1945 г. в результате разгрома фашистской Германии советскими войсками. Одновременно, осенью 1938 г., развернулось массированное японское наступление на г. Ханькоу, крупнейший торгово-промышленный и транспортный центр в центральном Китае. Но сейчас, держа в руках незнакомые токийские газеты, она никак не могла сосредоточиться. Смысл написанного почему-то ускользал от неё.

Сатико отложила газеты и стала смотреть на канал и идущих по обеим его сторонам людей. Она подумала, что гостиница, в которой они когда-то останавливались с отцом, должна находиться где-то совсем рядом, в одном из переулочков напротив театра Кабуки, крыша которого была хорошо видна ей с веранды. Эти места были для неё всё-таки не такими уж чужими и навевали приятные воспоминания, не то что Сибуя. Правда, в ту пору здесь не было ещё ни Токийского театра, ни концертного зала. Тогда всё здесь выглядело совсем иначе. К тому же она приезжала сюда с отцом во время весенних каникул, в марте, бывать же в Токио в эту сентябрьскую пору ей не доводилось.

Сатико зябко поёжилась — в холодном ветре явственно ощущалось дыхание осени. В Асии, наверное, всё ещё тепло, подумала Сатико. Видимо, климат Токио недаром считается более суровым, и осень приходит сюда раньше. А может быть, это похолодание связано с тайфуном и жара ещё вернётся? Или просто на чужбине острее реагируешь на малейшие изменения погоды?..

Но как бы то ни было, до возвращения профессора Сугиуры оставалось ещё целых пять дней. Чем занять себя всё это время? Сатико надеялась, что в сентябре начнутся спектакли с участием знаменитого Кикугоро, и хотела сводить на них Эцуко. Девочка увлекается танцами, думала она, и посещение Кабуки должно ей понравиться. К тому же ещё неизвестно, сохранятся ли традиции этого театра в неприкосновенности к тому времени, когда она повзрослеет. Эцуко должна непременно увидеть Кикугоро. Сатико до сих пор помнила, какое впечатление произвело на неё в детстве искусство Гандзиро, на выступления которого её водил отец.

Однако, судя по объявленной в газете программе, спектаклей, которыми особенно славится Кабуки, в ближайшее время не предвиделось.

Стало быть, она не могла придумать для Эцуко никаких развлечений, кроме ежевечерних прогулок по Гиндзе. Сатико вдруг почувствовала неодолимую тоску по дому. Она, как и Эцуко, была бы рада уехать отсюда немедленно, не дожидаясь визита к профессору… Если, пробыв в Токио всего неделю, она так истосковалась по родным краям, то каково же должно быть бедняжке Юкико? Немудрено, что она льёт слёзы при воспоминании об Асии.

Около десяти Сатико позвали к телефону. Звонила О-Хару. Госпожа Цуруко велели передать, что пожалуют к ней в гостиницу. Она, О-Хару, проводит её до места и принесёт госпоже Сатико письмо от супруга. Нужно ли ещё что-нибудь захватить?