Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

— Не знаю…

— Приезжай поскорее!

— Ладно.

— Обещай, что скоро приедешь! Хорошо? Обещаешь?

В распоряжении Сатико и её спутниц оказалось два нижних и одно верхнее место. Нижние полки она отдала О-Хару и Эцуко, а сама поднялась на верхнюю и, сбросив кимоно, прилегла, хотя и понимала, что всё равно не уснёт. Стоило ей закрыть глаза, как перед ней снова и снова возникали лица Цуруко и Юкико, их прощальный — сквозь слёзы — взгляд.

Вот и прошли одиннадцать дней, которые она провела в Токио. Более неудачной и утомительной поездки, пожалуй, невозможно и вообразить. Сначала беспрестанный детский гомон и плач в доме Цуруко, потом этот ужасный ураган… Не успела она перебраться в гостиницу и чуточку прийти в себя, как на неё, точно бомба, свалилось письмо Окубаты… За всё это время выдался единственный спокойный и приятный день — тот, что она провела вдвоём с Цуруко. Правда, главное дело, ради которого они приехали в Токио, было всё-таки сделано: они получили консультацию у профессора Сугиуры. Но побывать в театре им так и не удалось. А вчера и сегодня ей пришлось, изнемогая от жары, носиться по пыльным токийским улицам.

Какие же это были хлопотливые дни! Наверное, лишь в чужом городе человек способен столько успеть всего лишь за два дня! При одной мысли об этом Сатико почувствовала себя ещё более измотанной. У неё было такое ощущение, будто кто-то поднял её высоко-высоко и со всего размаха швырнул сюда, на эту полку. Спать по-прежнему не хотелось. Она понимала, что глоток бренди помог бы ей вздремнуть, но вставать за ним у неё но было сил. В её изнурённом бессонницей сознании возникал один и тот же вопрос, который ей предстояло решить сразу же по возвращении домой. Он не давал ей покоя, то облекаясь в форму новых сомнений и тревог, то вдруг теряя ясные очертания. Неужели Окубата всё-таки прав?.. Если да, то что ей следует предпринять?.. Не заподозрила ли чего-нибудь Эцуко?.. Могла ли она рассказать Юкико о письме?..

Отдохнув после возвращения домой всего один день, Эцуко пошла в школу. Сатико же с каждым днём чувствовала себя всё более издёрганной и усталой. Она вызывала массажистку, старалась спать после обеда и большую часть времени проводила сидя в кресле на террасе и глядя в сад.

Оттого, наверное, что этот сад отражал вкусы хозяйки, любившей весну больше осени, сейчас в нём не на чем было остановиться взгляду, если не считать довольно-таки невзрачных гибискусов у декоративной горки да кустов хаги, протянувших свои опушённые белыми цветами ветки к участку Штольцев. Кроны платанов и сандаловых деревьев, такие густые и пышные летом, теперь поникли, истомлённые зноем. Газон, впрочем, оставался почти таким же зелёным, как и до отъезда Сатико в Токио, но в падающих на него солнечных лучах заметно поубавилось яркости. В похолодевшем воздухе веял доносившийся откуда-то аромат душистой маслины. Первое прикосновение осени ощущалось и здесь, в этом саду.

«Скоро нужно будет убрать навес от солнца», — подумала Сатико. В последнее время она испытывала какую-то особую нежность к своему саду. Пожалуй, и впрямь полезно время от времена уезжать из дома. Может быть, потому, что она не привыкла к путешествиям, ей казалось, будто её не было в Асии целую вечность. До чего же радостно было сознавать, что она наконец дома! Она вспомнила, с какой затаённой нежностью и грустью глядела на этот сад Юкико, приезжая в Асию. Оказывается, не только Юкико так глубоко привязана сердцем к этим краям, — это чувство в не меньшей степени свойственно и ей, Сатико.

В саду не было ничего особенного, ничего такого, что может поразить воображение, и всё же, вдыхая запах этих сосен, любуясь этими простёршимися вдали горами и этим ясным небом, невольно думалось, что на всём свете не сыскать более благодатного, тихого и уютного уголка. Какой ужасный город Токио — шумный, пыльный, сумрачный. Юкико говорит, что здесь даже ветер какой-то особенный, ласковый, и она совершенно права. Как хорошо, что ей, Сатико, не нужно никуда уезжать отсюда! Насколько она счастливее своих сестёр! После возвращения домой Сатико не раз говорила О-Хару: «Не знаю, как тебе, — ты всё-таки побывала в Никко, — но мне совершенно не понравилось в Токио. Дома намного лучше!»

На следующий день после приезда сестры Таэко отправилась к себе в студию. Она сказала, что давно уже собиралась после летнего перерыва возобновить работу над куклами, но в отсутствие Сатико не хотела оставлять дом без присмотра. Теперь, когда Саку Ямамура уже не было в живых, а школа г-жи Тамаки не работала, у Таэко было много свободного времени, и она решила заняться французским языком.

— Ну что ж, — живо отозвалась Сатико, — почему бы нам не пригласить мадам Цукамото? После отъезда Юкико я забросила занятия языком, но теперь охотно к тебе присоединюсь.

— Нет, нет, — отшутилась Таэко, — рядом с тобой мне будет трудно блеснуть. И потом, мадам Цукамото слишком дорого берёт за уроки.

Как-то раз, когда Таэко не было дома, пришёл Итакура: он узнал, что Сатико вернулась домой, и решил засвидетельствовать ей своё почтение. После получасовой беседы с нею на террасе он направился в кухню к О-Хару, чтобы расспросить её о путешествии в Никко.

Сатико всё ещё не чувствовала себя готовой к решающему разговору. Она считала, что прежде ей надо окончательно прийти в себя, собраться с силами и, кроме того, улучить для этого подходящий момент. Но время шло, и — удивительное дело — мало-помалу Сатико стала замечать, что уже не испытывает прежнего смятения. Ощущение шока, которое вызвало в ней письмо Окубаты, тревога, сжимавшая ей сердце весь следующий день, мучительные вопросы, преследовавшие её, точно кошмар, всю ночь в поезде, сознание необходимости немедленно, сию же минуту что-то предпринять — всё это утратило остроту в тот самый миг, когда она переступила порог своего залитого ясным утренним светом дома.

Если бы кто-нибудь рассказал ей нечто подобное о Юкико, она с самого начала сочла бы это злостной клеветой и не поверила ни единому слову. Но с Таэко всё обстояло сложнее — Сатико знала, что она человек иной породы, нежели они с Юкико, и в прошлом однажды уже совершила ошибку. Быть столь же безоговорочно уверенной в ней Сатико не могла. Именно поэтому письмо Окубаты и привело её в такую растерянность. Однако, вернувшись домой, она застала Таэко весёлой и жизнерадостной, как обычно. Одного взгляда на неё было довольно Сатико, чтобы понять всю нелепость своих опасений.

Не может быть, чтобы Кой-сан носила в себе какую-то мрачную тайну, подумала она. Скорее всего в Токио ей просто передалась нервозность Эцуко. Да и вообще было бы странно, если бы в этом ужасном городе у неё не расходились нервы. Значит, тогдашние её страхи были всего лишь плодом больного воображения и только теперь она обрела способность видеть всё в истинном свете?..