Джером Джером - Улица с глухой стеной

Тут мысли моего приятеля приняли иной оборот:

— Притом, как мог он допустить, чтобы она все эти десять лет была обречена на жизнь, равноценную смерти, в то время как сам он преспокойно разгуливает на свободе! Почему ни разу во время суда, когда день ото дня обвинение нагнетало улики против нее, он не показался из толпы — хотя бы просто для того, чтобы встать рядом с нею? Почему, хотя бы из чистой порядочности, он не отдал себя в руки правосудия, готовый пойти на казнь?

Тут мой приятель сел и приподнял не глядя со стола папку с делом.

— Или, быть может, на такую награду за содеянное она надеялась: на то, что он будет ждать ее и жить надеждой на ее возвращение? Может, именно это помогало ей переносить страдания? Ну да, — продолжал он задумчиво, — могу себе представить мужчину, любовь которого к женщине может расцениваться ею как наказание для него.

Теперь, когда обстоятельства оживили его интерес к этому делу, мой приятель уже никак не мог от него отрешиться. С тех пор как мы с ним посетили эту улицу вдвоем, я пару раз наведывался туда один, и в последний раз снова при мне поднималась штора. Желание встретиться с этим человеком лицом к лицу неудержимо овладело моим приятелем. Он представлял его себе мужчиной привлекательной наружности, смелым и властным. Но, должно быть, было в нем что-то такое, ради чего такая женщина решилась — или почти решилась, сказал бы я, — продать свою душу.

Для такой встречи имелась всего одна возможность. Всякий раз он появлялся со стороны Эджвер-роуд. Двигаясь украдкой по противоположной стороне и улучив момент, когда мужчина свернет на загадочную улочку, можно было надеяться столкнуться с ним прямо под фонарем. Вряд ли он при этом повернется и пойдет обратно; таким образом он мог бы себя выдать. Скорее всего, он прикинется обычным, как мы, прохожим и поспешит себе дальше, в свою очередь присматривая за нами, пока мы не скроемся из вида.

Судьба, казалось, была к нам благосклонна. В надлежащее время штора слегка приподнялась, и вскоре из-за угла возникла фигура мужчины. Мы также свернули следом в считанные секунды, продолжая думать, что столкнемся с ним лицом к лицу прямо под газовым фонарем. Он двигался нам навстречу сгорбившись и опустив голову. Мы ожидали, что он пройдет мимо дома. К нашему изумлению, он остановился, подойдя к нему, и толкнул калитку. Еще мгновение, и мы утратим возможность увидеть его, разве что это может случиться, когда он станет возвращаться. В два прыжка мой приятель подскочил к незнакомцу, положил на его плечо руку, принудив обернуться. Незнакомец оказался старым, морщинистым человечком, с добрыми, слегка слезящимися глазками.

От изумления мы с приятелем не могли произнести в первый момент ни слова. Приятель забормотал какие-то извинения, сказал, что обознался домом, и вернулся ко мне. Зайдя за угол, мы оба, не сговариваясь, одновременно залились смехом. Как вдруг приятель, внезапно оборвав смех, взглянул на меня серьезно и произнес:

— Этот старик — секретарь Хепуорта! Элленби!

Ему показалось это чудовищным. Старик был для семейства не просто конторским служащим. К нему относились как к другу. Отец Хепуорта доверил ему свое дело. Элленби был искренне привязан к покойному юноше: такое впечатление он оставил у всех. Так что же все это значило?

На следующий день я навестил своего приятеля в его холостяцкой квартире. Адресная книга лежала у него на каминной полке. И тут мне в голову пришла одна идея. Я подошел к камину, открыл адресную книгу и нашел это имя: «Элленби и К°, поставщики корабельного оборудования».

Может, он помогал той женщине в память о своем погибшем хозяине, пытался отторгнуть ее от сообщника. Но почему? Ведь на глазах этой женщины тот малый убивал ее мужа. Как мог Элленби даже смотреть на нее после всего?

Хотя могло быть какое-то еще невыявленное обстоятельство, нечто такое, что он узнал уже позже и что могло даже объяснить ее чудовищную бесчувственность.

Но что же это могло быть? Ведь, казалось, все было так продумано, так трезво рассчитано. И это бритье в гостиной! Оно более всего не давало покоя моему приятелю. Она, должно быть, принесла со второго этажа зеркало; ведь зеркала в гостиной не было. Почему бы ему самому не подняться и не пройти в ванную, где сам Хепуорт всегда брился и где все необходимое оказалось бы под рукой?

Приятель расхаживал по комнате, бросая самому себе какие-то бессвязные фразы, как вдруг внезапно остановился и взглянул на меня.

— Итак, почему же в гостиной? — вопрошающе произнес он.

При этом он позвякивал ключами в кармане. Была у него такая привычка, когда он размышлял про себя. И вдруг мне показалось, что я нашел ответ, и, не давая себе времени на размышление, — так, по крайней мере, мне это запомнилось, — я ответил:

— Возможно, потому, что легче снести бритву вниз, чем тащить тело наверх.

Мой приятель подался ко мне, облокотившись о стол, глаза его возбужденно блестели.

— Представим себе, — говорил он, — вот она, эта маленькая гостиная в глубине дома, комната с аляповатой лепкой. Все трое стоят вокруг стола, руки Хепуорта нервно сжимают спинку стула. Упреки, насмешки, угрозы. Молодой Хепуорт — а он многим казался слабым человеком, человеком, пораженным физическим страхом, — стоит белее мела, что-то говорит заикаясь, глаза бегают. Женщина переводит взгляд с одного на другого. Она не выдерживает — снова вспышка презрения, и что еще хуже, она сопровождается словами жалости. Если бы он смог достойно ей ответить, отстоять себя! Если бы не испытывал страха! И тут тот другой делает роковой для себя шаг — он отворачивается с презрительной — это можно себе представить! — усмешкой, и вот уже дерзкий и властный взгляд не подавляет слабого.

— Ну да, это произошло в тот самый момент! — продолжал мой приятель. Ведь вы помните, пуля прошла со стороны шеи, сзади. Наверное, Хепуорт всегда рисовал перед глазами эту встречу — обитатели домов в зеленом пригороде просто так не носят при себе заряженный револьвер, — и она настолько завладела его воображением, что наполнила безумством ненависти и страха. Слабые всегда склонны впадать в крайность. Если иначе осилить не способны, они убивают.

— Вы представляете себе эту тишину? — продолжал он. — Ту тишину, которая воцарилась после того, как прозвучал выстрел? И вот они оба падают на колени, бьют упавшего по щекам, прикладывают ухо к груди. Человек рухнул на пол, точно поверженный бык; на ковре не осталось ни следа крови. Ближайший заселенный дом далеко. По всей видимости, выстрела никто не услышал. Теперь только бы избавиться от тела! А тут всего в сотне ярдов — пруд!

Приятель, все еще лежа грудью на столе среди своих бумаг, схватился за папку и принялся лихорадочно переворачивать листы.