Курбан Саид - Девушка из Золотого Рога

Хаса говорил быстро, не отводя глаз от потолка, и не знал, что покраснел.

— Ну конечно же, Хаса. Бедняжка Марион! У нее в жизни так мало хорошего. Пусть приходит с Курцем.

Азиадэ смотрела в окно, а в ушах звучал сигнал к атаке.

Наступил вечер. Огромный фасад замка сиял в свете прожекторов.

Мускулы каменных титанов на фасаде купались в ярком свете. Торжественно и гордо смотрел замок со своей, залитой светом, площади. Это был видавший виды, древний замок. В его залах когда-то вершились судьбы целых стран, народов, поколений. Тени прошлого спускались по его ступеням. Дворец видел пышные праздники, многолюдные приемы и тайные заседания кабинета. Его зеркала хранили отражения принцев и придворных.

Настоящее было ему незнакомо, он безразлично смотрел на лакированные ворота, ведущие к парадному входу, на людей на площади, которые устремили свои взгляды вверх. Он ничему не удивлялся, ни о чем не думал. Дворец мечтал. И в его мечтаниях всплывали сокровенные тайны, судьбы и деяния. События разворачивались медленными волнами, будто в сказочном волшебном хороводе. Скучающий замок над площадью равнодушно взглянул на Марион, закутанную в меха, которая шла рядом с Курцем; с тем же безразличием принял он Азиадэ с Хасой, двух незнакомцев во фраках, чуждый мир, распростертый у его ног и тянущийся к нему.

По широким парадным лестницам поднимались гости. Лакеи в старинных одеждах, стояли на ступенях с каменными и грустными выражениями лица. В мраморных фойе прогуливались кутилы, одетые во фраки и вельможи, нагруженные орденами.

В больших залах кружились пары. Пронзительно и незнакомо звучала музыка. Звуки воспаряли вверх, к потолку, отражались от мраморных стен, наполняя помещение самыми модными мелодиями.

В углу у мраморной колонны стоял, опершись на черную трость, увешанный орденами старик. На лице его были написаны страдание и испуг. Маленькие серые глаза смотрели куда-то вдаль. Может быть, он вспоминал те ночи, когда этот зал был освещен бесчисленным количеством свечей. Отражаясь в зеркалах, их свет вновь вспыхивал на драгоценностях придворных дам. По паркету скользили вельможи в шитых золотом одеждах, по залам прогуливались эрцгерцоги, украшенные орденами Золотого руна. Старик с тоской смотрел вдаль. А может, он ни о чем не вспоминал. Глаза его были старыми, усталыми, как и этот, видавший виды замок.

Танцующие бесшумно скользили по паркету. Изредка раздавался звон шпор. Яркие мундиры покачивались в волнах вальса.

Человек с седыми усами и орденом Марии-Терезии на груди стоял у входа и улыбался, отбивая ногой такты вальса. Когда-то ради удачи он бросил на чашу весов честь и славу: у Изонцо, в Карпатах, на залитых кровью полях Фландрии. Теперь он стоял здесь, на груди его сиял орден Марии-Терезии, а глаза его улыбались.

Торжественным ритмичным шагом проходили гости по залам замка. В малом зале играла английская капелла. В проходах стояли небольшие столики, и придворные лакеи с невозмутимыми, торжественными лицами подавали закуски.

Слева, в конце красного зала сидел Хаса. Азиадэ, щурясь, сидела возле него. Она жадно вдыхала воздух старинного замка, чье многовековое прошлое подобно тени нависало над гостями.

— Римский император, — тихо произнесла она, думая о временах, когда мир оказался разделенным на две части: мир венских императоров и мир стамбульских халифов.

— Мы пришли слишком рано, — сказал Хаса, — твоих турков еще нет и Курца тоже. Может, они уже нас ищут и не могут найти.

Он робко посмотрел Азиадэ в глаза, сжимая в руках бокал шампанского.

— Нас легко найти, — спокойно возразила Азиадэ, слыша трубу, зовущую к атаке и подняла голову.

В дверях стояли Джон Ролланд и Сэм Дут. Она помахала им. Увидев ее, они медленно прошли по красному мраморному залу, подошли к их столу и поклонились. Джон пожал руку Хасе, в его движениях было что-то хищническое.

Оба сели. Хаса наполнил бокалы. Джон сидел неподвижно и смотрел на лоб Хасы. Лицо его было холодным и ничего не выражало.

— Моя жена мне много о вас рассказывала, — сказал Хаса, — рад вас видеть. Ваша профессия и имя свидетельствуют, что и вы сбросили пыльные одежды Азии для того, чтобы с головой погрузиться в мир западной культуры. Моя же жена, напротив, и сегодня бы ела, сидя на полу.

Он рассмеялся. Джон долго смотрел на него, затем кивнул:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. То, что человек ест, сидя на полу, вы считаете признаком полнейшего отсутствия культуры. Но ведь земля это колыбель человека, и он не должен отрываться от нее. Мы вышли из земли и не можем отречься от нее. Напротив, человек должен стремиться слиться с тем комком земли, из которого происходит. Азиат чувствует свою привязанность к земле и с радостью склоняет колени перед ней. Люди питаются бесконечной, таинственной энергией идущей от земли. Поэтому мы и молимся, сидя на земле, и касаемся лбами земли, в которую когда-то все уйдем.

Джон замолчал. Где-то вдали играл английский оркестр. Сэм смотрел сквозь бокал шампанского на Азиадэ. Она молча сидела, переводя взгляд с Джона на Хасу. Битва была в самом разгаре.

— Да, — сказал Хаса, — я знаю эти молитвы под куполами мечетей, но ведь, человек происходящий с земли, должен стремиться вверх. Этому стремлению он обязан тем, что перестал быть животным. Внешне это можно сравнить со шпилями готических соборов. Они намного выше и благородней всех ваших приземленных мечетей с громоздкими широкими куполами.

Джон кивнул, не сводя взгляда с Азиадэ. Он смотрел на ее слегка приоткрытую верхнюю губку, серые, как пепел глаза.

— Мечети, — ответил он, — это одетая в камень душа Азии. Много людей смотрят на мечети, но ни один «неверный» не в состоянии понять их символику. Никто не понял идеи куполов, кубического фундамента, многогранных перегородок, минаретов, символизирующих огонь. Повсюду на Востоке Божьи дома состоят из этих четырех элементов и отображают одно и то же: душа, обретя земную оболочку, делает ее основой милосердия Господнего, выражающегося в слиянии двух миров. Вы правы — мечетям не хватает четкости линий и движения к небу, присущего готике. Мечети возводятся на широкой прочной основе, и их купола нисходят к земле единой сферой.

Хаса резко закачал головой.

— Мечетям не хватает, поражающей воображение, устремленности к Небесам, — сказал он, — так же, как в вашей живописи напрочь отсутствует любое проявление жизни. Серый мир — мир без красок.

Джон вежливо поклонился и пригубил шампанского.

— Вы правы, Азия стремится к неземному, а Европа — к земному. Поэтому Европе нужны реальные, полные жизни образы. Азия ищет душу вне материи. Это отказ от платоновской идеи представления вещей через изображение человека или животных, то есть преходящего.