Хуан Гойтисоло - Печаль в раю

— Ну, пошли.

Мальчик нехотя встал, однако не сопротивлялся, когда Гарсия взял его за руку.

— Только давай без глупостей. Бежать вздумаешь — выдеру. Так что пошли, и никаких разговоров.

Дорога извивалась по лесу. Они шли молча. Солдат рассматривал странную мальчишкину татуировку — дракон, наколотый красными чернилами, держал в зубах непонятное зеленое существо; между бровей, у самых лап дракона, красовались скрещенные мечи.

Мальчик шел тихо, только время от времени озирался по сторонам.

— Нету, нету никого, — сказал Гарсия. — Забыли тебя твои дружки. Да и вообще их давно сержант переловил.

Мальчик обернулся и посмотрел на него. В его глазах — круглых, металлических — светилось бесконечное презрение к солдату.

— Ври больше! — сказал он. — У них оружие получше вашего. Слабо вам их переловить.

Он говорил резко, как взрослый, и солдату стало не по себе.

— Молчать! — прикрикнул он.

Он хотел бы с ним побеседовать, но не знал, что сказать. Ему припомнилась одна из статей устава: «Капрал — лицо, непосредственно стоящее над солдатом…» Нет, смешно как-то, да и вряд ли он помнит наизусть. Он решил заговорить мирно.

— Тебе сколько лет?

Мальчишка передернул плечами.

— Ну, тогда хоть скажи, к чему это у тебя лоб разрисованный?

— А к чему у ваших офицеров звездочки на фуражках?

Больше Гарсия спрашивать не решился. Он смутно почувствовал, что мальчишка над ним издевается, и очень обиделся.

— Так. Не хочешь по-хорошему — пеняй на себя.

Он сильнее сдавил мальчишкин локоть, и мальчишка скривился от боли.

— Свинья паршивая! Сволочь! Сукин сын! — закричал он.

Гарсия не реагировал. Он сжимал локоть сильней и сильней. У мальчишки выступили слезы.

— Пустите, вы! Больно.

Он выглядел поистине жалко, и солдат его пожалел — постепенно разжал руку и по-приятельски положил ее на худое плечо.

— Убери руку! — завизжал мальчишка с неожиданной яростью. — Баба, баба поганая!

Оскорбленный в лучших своих чувствах, Гарсия ударил его по щеке.

— Будешь знать в другой раз!

Мальчишка с ненавистью плюнул ему в лицо, не попал и отвернулся.

— Баба, баба!

Его голос выводил Гарсию из себя. Он попытался зажать ему рот рукой, мальчик впился в нее зубами.

— Пусти, ч-черт!

Он ударил мальчишку кулаком, тот покатился по земле и, лежа, повернул к солдату грязное, раскрашенное лицо, продолжая выкрикивать все то же слово.

Солдат сунул руки в карманы; он не знал, что делать. Он вспомнил, как в детстве отец грозил ему страшными наказаниями за дурные слова, а он, совсем вот так же, ревел и повторял их до хрипоты.

Нет, тут ничего не сделаешь. С отвращением глядя на мальчишку, он схватил его за плечи и с трудом поднял с земли. Они медленно пошли дальше.

Желтые мимозы мелькали по краям тихой дорожки. Неподалеку беседовали солдаты, и Гарсии полегчало — сейчас он передаст мальчишку им.

Каптенармус, который отошел в сторонку — помочиться на цветы, — увидел их, кончил застегивать брюки, сложил руки рупором и крикнул:

— Эй, ребята, какого нам пленника тащит Хосе Гарсия!

Солдаты окружили прибывших и с любопытством смотрели на мальчика.

— Вот это да!

— Кто это?

— Как его звать?

— Где такого выкопал?

Мальчик злобно смотрел на них, угрюмо сжимая губы.

— Эй, как тебя звать?

— Ты что, с карнавала?

— Чего это у тебя на морде намалевано?

Гарсия показал им укушенную руку.

— Видали, как кусанул?

Солдаты заржали. Каптенармус причмокнул.

— Любишь людей кусать? — спросил он.

Мальчик обвел их презрительным взглядом и снова уставился на носки своих ботинок.

— Может, ты язык проглотил?

— Говорить не умеешь?

Мальчик ловко дернул ногой и лягнул в колено одного из солдат, жирного и прыщавого. Тот схватился за ногу и взвыл от боли.

— Он меня стукнул, стукнул меня…

Его жалобный голос вызвал новый взрыв хохота. Мальчик сверкнул на них глазами:

— Свиньи, гады, бабы!

Хохот оборвался.

— Говорил я? — воскликнул Гарсия. — Одно слово — находка.

Солдаты плотно окружили пленника.

— Он нас оскорбил!

— Слыхали? Бабами назвал.

— Ну, это уж!..

— Я бы ему!..

— Оставьте вы его, — приказал Гарсия. — Пускай лейтенант разбирается, мое дело сторона.

Жирный солдат сидел на скамейке и, жалобно скривившись, растирал колено платком.

— Не иначе как сломал, — всхлипывал он.

Гарсия, держа мальчика за плечо, подталкивал его к интернату, следя, как бы и его не лягнули в колено. За ним шли солдаты.

Лейтенант сидел с вахмистром в вестибюле и разговаривал. Мальчик остановился на пороге и дернулся — хотел бежать. Потом лягнул Гарсию и посмотрел на всех глазами затравленного зверя.

— Оставьте вы меня, оставьте! Убьете — ничего не скажу.

Он увидел тело Авеля, распростертое на носилках, и с ужасом вспомнил предупреждения Стрелка. «Повесят… Да, ребята дольше всего… Бывает, часами дергаются… Зрелище не из приятных…»

Он попятился к стенке, в углу бросился на пол, с неожиданной яростью заколотил по ковру кулаками, ногами, завыл.

— Это не я! Честное слово, не я!.. Я ничего не делал… Оставьте меня!

Наконец Феноса приказал солдату его увести.

Сеньор Кинтана поставил чашку на стол. Сержант недавно вытащил его из пламени, и он еще не совсем пришел в себя, ему было трудно находить слова. Однако в груди давило все меньше, понемногу становилось легче.

— И вот, — сказал он, — когда я узнал, что грузовик реквизировали, я решил держать их всех вместе, пока ваши не придут. Сторож тоже сбежал, и я отвечал за них один.

Он приподнял седые брови и отхлебнул кофе. Его глаза запутались в тщательно выписанных морщинках, словно крохотные яички в паутине.

— Войска ушли только к восьми утра, но дети еще до полуночи завладели интернатом. Я приказал собраться после ужина. Они явились ко мне, и вид их не сулил ничего доброго. Их штаб — не знаю уж каким способом — обзавелся оружием… И вот, по сигналу вожака, они связали мне руки за спиной и приставили ко мне часового.

— В котором часу вы последний раз видели Эмилио? — спросил Сантос.

— В три. Может быть, в половине четвертого. Помню, часы у меня остановились в третьем часу, а это было немного спустя. Ваш сын был в коридоре с другими детьми, а меня часовой повел в один из классов, где и состоялся суд.

Сержант отхлебнул воды. С тех пор как он узнал, что сын здоров и действительно жил в интернате, он отупел, обмяк, двигался словно во сне. «Эмилио, Эмилио», — тихо звал он; но теперь, когда он знал, что сын жив, он боялся встретиться с ним.

Он не видел его почти три года и боялся найти совсем другим. Война проложила пропасть между отцами и детьми, и трудно ее перейти. Сколько нужно мужества, чтобы обнять Эмилио и сказать: «Все мы так или иначе отвечаем за то, что было, и теперь должны постараться, чтоб никто ничего не забыл. Мирную жизнь надо отвоевывать каждый день, если хочешь быть ее достоин».