Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

Но вот что странно — когда там, посреди Индийского океана, Миямура стал рассказывать мне о Марико Аоки, в моей памяти возникли смутные воспоминания о той нашей поездке, я словно снова увидела ту реку, те прекрасные пейзажи…

— Если бы я не встретился с Марико, — продолжал говорить Миямура, — я, может быть, никогда бы не понял, что у человека есть душа. Я привык рассматривать его только с точки зрения физиологии, для меня существовало только тело как объект для медицинских исследований, а о душе я никогда и не задумывался. Мне казалось, что любое явление можно объяснить с точки зрения физиологии, я часто спорил об этом с Марико. Она боялась, что я стану материалистом, и старалась почаще рассказывать мне о прочитанных книгах, учила понимать музыку и живопись. В студенческие годы, да и позже тоже, я только и делал, что учился, у меня не оставалось времени на чтение книг, выходящих за рамки моей специальности, а уж тем более на искусство, и Марико занималась моим образованием. Иногда она говорила, что непременно докажет мне, что душа существует, и думаю, что за те пять лет, что мы любили друг друга, ей удалось это сделать. Именно она и моя любовь к ней пробудили во мне интерес к проблемам человеческой жизни.

Миямура сказал, что расстался с Марико, так ни разу и не коснувшись её, но я ему не очень-то поверила, ведь они любили друг друга целых пять лет и проводили вместе почти все каникулы — Марико на это время возвращалась на виллу, он тоже приезжал домой, так неужели они всё время только спорили? Думая об этом, я терзалась от ревности, вспоминая сосновую рощу на берегу моря, вишнёвую аллею вдоль реки, небольшую гору с башней наблюдения за движением рыбных косяков на вершине — наверняка этой парочке был знаком там каждый уголок. Я вспомнила, что, когда мы плыли на лодке в город, Миямура сказал:

— Летом дядя обычно катает на этой лодке гостей с вилл и часто выходит с ними в открытое море. В детстве я всегда увязывался за ним и очень хорошо знал, в какой стороне ловится рыба кису, какая должна быть температура воды, чтобы начинать лов макрелевого тунца…

"Может быть, и так, — думала я, — но главное — другое". На этой же самой лодке он катался с Марико. И, останавливаясь с ней перед словно забытыми в сосновой роще древними камнями, наверное, говорил то же самое, что сказал мне:

— Это очень простые могилы, но такие и должны быть у моих родителей, проживших простую и достойную жизнь.

Ещё я вспомнила, как он уверял меня, будто непременно хочет показать мне землю, на которой вырос, и мне тут же пришло в голову, что на самом-то деле он просто хотел перед отъездом из Японии ещё раз увидеть те места, где бывал с Марико. Да, я буквально сгорала от ревности, слушая признания мужа.

— В семье Марико меня готовы были принять как репетитора, — говорил он, — учился я всегда очень хорошо, и меня жалели, зная, с каким трудом мне удалось вырваться из крестьянской среды, но в качестве зятя я им никак не подходил. Как только отец Марико узнал, что мы любим друг друга, он тут же закрыл передо мной двери своего дома. Они заставили нас расстаться, причём причины выдвигались самые разные — то они говорили, что простой ординатор не пара дочери банкира, то обвиняли меня, заявляя, что за моей внешней порядочностью скрывается подлая душа, что якобы я вкрался к ним в доверие, имея в виду соблазнить их дочь… Разумеется, я понимал, что на самом деле причина была одна — сын бедного крестьянина не годился в мужья их дочери. У меня не было ни положения в обществе, ни состояния, ничего такого, чем семья Аоки могла бы гордиться. После того как отец Марико запретил нам встречаться, мы стали переписываться и всё равно верили, что когда-нибудь будем вместе. "Придёт время, — думали мы, — отец сам благословит нас, и мы поженимся". Я хорошо понимал, что для достижения этой цели должен как можно быстрее получить учёную степень и стать ассистентом профессора, иного пути не было. Однако, окончив Высшее училище Цуда, Марико, уставшая отказывать своим многочисленным поклонникам, решила уехать в Европу. Её отец тут же согласился, полагая, что таким образом удастся наконец оторвать её от меня, и со спокойным сердцем отпустил дочь за границу, тем более что она собиралась ехать вместе со своим учителем. Однако у Марико был свой план: она хорошо знала, что недалёк тот день, когда университет пошлёт за границу меня, и решила поехать первой и ждать меня там. Ждать надо было недолго: поговаривали, что мой профессор предполагает отправить меня в Европу уже в следующем году. Нам казалось, что мы сумели обмануть Аоки. Марико покинула Японию, лелея тайную надежду на нашу скорую встречу в Европе и утешая себя тем, что когда-нибудь её отец сменит гнев на милость. Таким образом, мы оказались по разные стороны океана и стали каждый день писать друг другу письма. Но, увы, наша радость была преждевременной, случилось нечто такое, что запутало наши судьбы. Ни в следующем году, ни через год я не смог поехать за границу, правительство просто прекратило выделять на это средства. Оказавшись на чужбине одна, Марико стала проявлять беспокойство, и я посоветовал ей вернуться в Японию, но она ответила, что не может вернуться, хотя бы потому, что ей ещё нечем порадовать отца… Так прошло три года. Если бы только у меня были деньги, я бы сию же минуту отправился в Европу… Постепенно мы перестали понимать друг друга, отношения между нами становились всё хуже, и кончилось тем, что она вышла замуж. Наверное, решила, что не должна забывать о дочерней почтительности, во всяком случае, её избранник принадлежал к влиятельному семейству и учился на экономическом факультете…

Я и теперь помню, как злорадствовала, с тайной усмешкой слушая его рассказ. Видите ли, всё это время он не мог простить её и простил только в тот момент, когда увидел пароход, возвращающийся из Европы в Японию! "Ничего удивительного, — говорил он, — Марико оказалась совершенно одна в чужой стране, ей было тоскливо, вот она и доверилась первому попавшемуся японскому мужчине". Он готов был сам просить у неё прощения! Слушая его, я только иронически улыбалась, не испытывая ни жалости, ни сострадания. "Что ж тут такого, — высокомерно думала я, — Марико правильно поступила, бросив его, недоверие её отца тоже в порядке вещей. Мой повёл бы себя точно так же. Стоило бы ему увидеть тётку Миямуры, он никогда бы не допустил нашего брака. Да и сама я согласилась только потому, что считаю его приёмным сыном дяди Исидзаки. Во всяком случае, он больше не якшается с этими своими родственниками, насквозь пропахшими рыбой. А может быть, Миямура привёз меня к себе на родину потому, что хотел похвастаться мной? Смотрите, мол, какая у меня жена, куда до неё Марико Аоки…"