Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

Вернувшись домой окрылённая, я долго смотрела на твою фотографию. Но ты мне так ничего и не сказал. Прошу, береги себя. Я легла спать, веря, что, если с нами ничего не случится, мы непременно будем счастливы.

Мари".

Читая одно за другим эти письма, я чувствовала, как полыхавшее в них пламя страсти постепенно захватывает и меня, голова у меня кружилась, перестав понимать, что именно читаю, я жадно поглощала пылкие послания, по нескольку раз перечитывая каждую фразу. Потом вдруг словно опомнилась — да ведь эта незнакомая мне женщина обращается к моему мужу! Меня бросило в жар. Я начала читать письма потому, что хотела найти в них эту Марико и наконец понять… Но поняла только одно — эта женщина была совершенно не похожа на меня, во всяком случае, я бы не смогла написать ничего подобного. Она говорила с ним о вещах, о которых я даже не задумывалась. Неужели и он отвечал ей так же? Никогда ещё я не казалась себе такой жалкой и никчёмной, как в тот миг.

Всё то, о чём так взволнованно писала Марико: о душе, о верности в любви, о человеческом достоинстве, — не имело никакого отношения к моей жизни, всё это были слова, которые я иногда встречала в учебниках, и только. В то время я и не подозревала, что существует какая-то иная жизнь, отличная от того примитивного существования, к которому я привыкла, я и ведать не ведала о жизни духовной, призванной преодолевать скудость повседневной действительности. Об этом я узнала значительно позже, после того, как стала матерью прелестной девочки, заболела этой страшной болезнью и вступила в борьбу со смертью…

Не исключаю, что я сохранила письма Марико ещё и потому, что надеялась использовать их как образец для подражания, мне казалось, они помогут мне научиться разговаривать с Миямурой на его языке. Соображение, вполне достойное той жалкой особы, какой я была тогда!

Я никого до тех пор не любила и не имела совершенно никакого опыта. Сначала я вышла замуж за Миямуру и только потом полюбила его, но в то время я ещё и сама об этом не догадывалась.

В письмах Марико было две фотографии. На одной она сидела за роялем в чёрном кимоно с фамильными гербами и в хакама. На фотографии было написано, что она сделана её братом сразу же после выпускного вечера в училище. Вторая была любительской, сделанной в Париже, на ней Марико стояла возле дома, где снимала комнату, очевидно, рядом с дочерью хозяйки. Я пожирала глазами эти фотографии, разглядывая печальные чистые глаза, тонкие губы, пыталась определить, какого она роста, получалось небольшого… Поскольку я всё время сравнивала её с собой, у меня в памяти не сохранилось никакого цельного образа, одни только разрозненные впечатления. Приди я к выводу, что она ещё и гораздо красивее меня, у меня бы, наверное, не было сил встать.

Почти сутки я просидела, запершись в тесной каюте, не выходя даже в столовую, и очнулась только тогда, когда Хацуко Макдональд постучала в иллюминатор и сообщила, что вдали показался караван верблюдов. Время, проведённое без Миямуры, казалось мне дурным сном. Будто я одна совершила долгое, утомительное путешествие. Еле передвигая ноги, я поднялась на палубу и обнаружила, что наш пароход движется по узкому каналу. Слева простиралась огромная пустыня, вдали, в солёных песках, которые струились отвратительными ручьями, виднелся караван из десятка верблюдов.

— Что с вами? Вы плохо выглядите, — заметила Хацуко.

Припудриваясь, я обнаружила, что глаза у меня покраснели и припухли, и подумала, как глупо было проплакать всю ночь. Но когда я стояла на палубе и глядела на пустыню, я вдруг вспомнила о Миямуре. И мне захотелось громко крикнуть, чтобы все услышали: "Это мой муж".

В десять часов вечера, всего за два часа до отплытия парохода, экскурсанты, усталые, потные и грязные, наконец вернулись. У меня опять глаза были на мокром месте, но я не стала выбегать на палубу навстречу мужу, а ждала его в каюте. У меня с детства была дурная привычка дуться.

Миямура так устал, что весь следующий день продремал в каюте.

После того как мы вошли в Средиземное море, стало прохладнее, и я вытащила саквояж, чтобы достать бельё и разные тёплые вещи, а пока возилась с ними, то и дело поглядывала в сторону мужа, который развалился на кровати, словно выброшенный из воды тунец. У меня было такое чувство, будто я вижу его впервые. В голове мелькали строчки из писем Марико. "Значит, в этом вот теле скрывается душа?" — думала я. Действительно ли Марико, как он сказал, нашла себе жениха и вернулась в Японию? Может быть, она и сейчас живёт в Париже, ведь она так ждала его?..

Я вся дрожала, охваченная какой-то беспричинной тревогой. К вечеру Миямура проснулся и, совершенно не ведая о моих страданиях, закричал, взглянув на стоящий в углу на столике аквариум:

— Посмотри-ка, рыбка-то умерла.

В аквариуме белым брюшком кверху плавала маленькая рыбка. Я покраснела, вспомнив, что, поглощённая своими переживаниями, ни разу за эти два дня не потрудилась поменять в аквариуме воду. Этих золотых рыбок подарил нам мой отец, приехавший проводить нас в Кобе, он полагал, что они скрасят наше утомительное путешествие. Миямура, не уставая повторять, что мы должны ценить отцовское внимание, каждый день менял рыбкам воду и очень заботился о них, надеясь, что сумеет продержать их хотя бы до Марселя.

Сначала рыбок было десять, но уже в Индийском океане они начали умирать одна за другой, и к тому времени, как мы вошли в Красное море, осталась только одна. Муж часто шутил, что ни за что не даст этой рыбке умереть. К счастью, он так и не понял, что это я виновата в её смерти.

Поднявшись, Миямура выплеснул воду из аквариума в круглый иллюминатор. В каюту тут же ворвался ветер, а за ним и брызги: море темнело, вздымая волны.

— У Средиземного моря совсем другой цвет, — бодро сказал Миямура и, сняв летний белый костюм, переоделся в демисезонный. Похоже, что он уже забыл о смерти рыбки. "Пора и мне перестать предаваться унынию, — подумала я, — скоро мы будем во Франции, я должна встряхнуться и вести себя, как положено жене". Я вышла вслед за мужем на палубу, и мы стали прогуливаться взад и вперёд, шагая рядышком, как европейцы. Скоро наш пароход вошёл в марсельский порт. День мы провели в Марселе, вместе с другими пассажирами осматривая его достопримечательности, а потом поехали в Париж, но сумбурные впечатления тех дней не стоят того, чтобы их здесь записывать.

Вот только невольно вспомнилось, как однажды вечером, когда после экскурсии по городу мы возвращались в гостиницу, Миямура остановил меня у магазина на улице Канабьер и, разглядывая ценники на ботинках и галстуках, вздохнул с облегчением:

— А цены здесь вовсе не такие уж и высокие.