Анри Мишо - Портрет А

Но зверек поедал замки с такой прожорливостью, что его хозяину скоро пришлось отправиться в другое место на поиски новых взломов, — отдыхать ему было некогда.

Я не хотел заводить дружбу с этим человеком и сказал ему, что я-то, наоборот, всю жизнь предпочитаю выходить. На его лице ничего не отразилось. Просто мы с ним из разного теста, вот и все, а то бы я с ним подружился. Он мне нравился, хотя мы с ним друг другу и не подходим.

Я не был уверен, что мне стоит возвращаться к родителям. А если дождь пойдет — что тогда делать? — думал я. Потом вспомнил, что в моей комнате был потолок. «Ну и что же с того!» — и на всякий случай решил не возвращаться.

И напрасно они теперь зовут меня. Свистят, свистят в темноте. Напрасно они пользуются ночной тишиной, чтобы меня проняло. Все это совершенно напрасно.

Только дожив до двадцати четырех, я стала рыбой-молотом (pez-martillo). Как по-вашему, я отстаю в развитии?

Сейчас мне двадцать семь.

Жду ответа, дело не терпит отлагательств.

Спешу сообщить вам сего месяца двадцать второго числа в 4 часа 8 минут, что один молодой морж проявляет ко мне интерес. Должна ли я разрешить ему, если однажды к вечеру обстоятельства сложатся таким образом, должна ли я ему разрешить в наступившей темноте игры с мембраной?

Отвечайте быстрее, мне скоро двадцать восемь.

Ко мне обратились, это важное дело, один император обратился ко мне с вопросом. Вопрос в том, можно ли поймать кита руками или нужен сачок. А я забыла. Отвечайте, только честно. Пошлите ответ пневматической почтой. Если сами не знаете, спросите у оркала, они все это знают. Они водятся только в Тихом океане, их там тысяч 400, и вышлите таблетки «кри» и усики «кра», генеалогию гергрей и 280 в дрейфе.

Дело срочное, срочное до невозможности. Сейчас 4.28. Кошмарный день, он с самого утра все бродит вокруг. Пора что-то решать. Скажите, убивать мне этого буйвола?

…Путешествуя, как это бывает во сне, она попадает в одно негритянское племя.

В этом племени обычай требует, чтобы сына вождя кормили грудью его мать и кормилица. Но у кормилицы оставляют только одну грудь. Другую отсекают, и на ее месте остается плоская поверхность, как у мужчины (если не считать желвака от шрама).

Путешественница, видя такое, удивляется.

А вождь ей:

«Вы замечали, конечно, это ведь все замечали, что когда ребенок сосет грудь, он без конца трогает и гладит вторую. Так у них лучше получается.

И мы отрезаем кормилице одну грудь, чтобы ребенок быстрее заговорил. И правда, отсутствие груди так его удивляет, что ему тут же удается произнести первое слово, чтобы узнать у окружающих, в чем дело.

И первое слово, которое он произносит, всегда — „абрикос“».

Баретки с баритонами двинулись по благолепной дорожке.

Мардины с потамонами резвились в полях.

Выщерица, черепуга и старая медужная зарыбина-парикариделла спешили в город.

Бегегушки весело болтали с чувырлицами.

Подкатываясь то к одной компании, то к другой, Бахваловень Великолепный из семейства болванообразных встретил Заниковетку. Заниковетка улыбнулась ему, но потом смущенно потупилась.

Увы, парикариделла все мигом заметила.

Эй, Заниковетка! — закричала она.

Заниковетка испугалась и убежала.

Престарелое солнце в окружении облаков медленно пряталось за горизонт.

Чувствовался несильный, но стойкий аромат летнего вечера — он станет потом неуловимой частью воспоминаний.

Вдалеке слышались взрыды и упадания моря — за несколько мгновений они ощутимо усилились. Все пчелы уже вернулись домой. Осталось лишь несколько лисовидных комариков.

Молодежь, самая несерьезная публика в деревне, и та повернула к своим домишкам.

Деревня торчала на бугре как еще один бугорок — повыше. Густобалочная, соломистая, из множества посверкивающих зубчатых крыш, она расколола синеву — стопарусный и многопалубный блескуче-трескучий кораблик!

Разошедшаяся парикариделла и пара злобойких морщещёких старушек-трескушечниц, осклабленных на весь свет, подстерегали опозданцев.

Будущее обещало всхлипы и слезы. Должно быть, их прольет Заниковетка.

Дело было на заре выздоровления, может быть, моего — как знать? Как знать? Туман! Туман! И уязвимость, уязвимость во всем — это про нас…

«Подлые докторишки, — говорил я себе, — вы из меня выжимаете личность, а я ведь ее растил».

Дело было на пороге протяженной тоски. Осень! Осень! Усталость! Я ждал перед надписью «тошнота», я ждал, я различал вдалеке мой растянувшийся караван, который мучительно брел ко мне, застревал, увязал — пески! Пески!

Дело шло к закату, к закату тоски, закат одолевает — волоком, неумолимо. «Журавли, — говорил я себе мечтательно, — журавли, они радуются, разглядев вдалеке маяки…»

Дело было к финалу сраженья конечностей. В этот раз, — говорил я себе, — я пройду, мне мешала гордыня, но в этот раз я пройду, я уже… Невероятно просто! Как же я раньше не догадался?.. Цыпленок без затей вылупляется как новенький из беспомощной скорлупы…

Дело было во время сгущенья Большого Экрана. Я ВИДЕЛ! «Может быть, — говорил я себе, — может быть, в самом деле, вот так и можно взлететь над собой?»

Дело было в конце пути, между центром и нигде, на Эврике, там, где гнездятся пузыри… {102}

Здесь у нас, говорит она, солнце бывает только раз в месяц, да и то недолго. За много дней до его появления мы уже протираем глаза. Но напрасно. Время неумолимо. Солнце не придет раньше своего часа.

Накапливается уйма дел, которые нужно переделать, пока светло, и нам едва хватает времени, чтобы хоть немного посмотреть друг на друга.

Досадно, когда приходится работать в темноте, но без этого не обойтись: у нас постоянно рождаются карлики.

Когда идешь куда-то по равнине, продолжает она, бывает, встречаешь на своем пути огромные глыбы. Это горы, и рано или поздно начинаешь склонять перед ними колени. Идти на прямых ногах дальше бессмысленно — не выйдет, как ни старайся.

Не для того, чтобы обидеть, говорю я это. Захоти я вас обидеть, могла бы рассказать кое о чем еще.

Рассветы здесь серые, сетует она. Так было не всегда. Мы не знаем, кого винить.

В темноте скотина громко мычит — издает протяжные, на излете очень нежные звуки. Ее жалко, но что тут поделаешь?

Нас окружает аромат эвкалиптов: в нем благо и безмятежность, но и он не спасает от всех напастей — или вы думаете, что все-таки может спасти?