Анри Мишо - Портрет А

Богу скучно.

Потом он создал воду. Но вода только текла вниз и все.

Богу скучно.

Потом он создал деревья, но они только тянулись к солнцу.

Богу скучно.

Тогда Бог отрывает от себя здоровенный кусок, обшивает кожей и бросает на землю. Это человек.

И человек переворачивает вверх тормашками землю, камни, воду и деревья. Бог смотрит. Приятно посмотреть, когда кто-то что-то делает.

Иногда он сам сотрясает землю, швыряет одну гору на другую, дует на море. Люди бегают, барахтаются.

А Бог смотрит. Приятно посмотреть, когда кто-то что-то делает.

Три брата: Фи, Дафи, Дафида живут в деревне с высокими хижинами.

Фи идет-идет и попадает в край низких хижин.

Он идет к вождю.

Смотрит на его жену.

Ему хочется обладать ею (и все это видят, потому что он голый).

Вождь убивает Фи.

Дафи идет по следам, которые остались в грязи от ног его брата, приходит в ту деревню. На колу насажена братнина голова. Ему страшно.

Тогда приходит Дафида, который, закрыв живот щитком из коры, охотится на змей.

Вот он в деревне низких хижин, перед вождем, и живот у него прикрыт щитком из коры.

И что же? Вскоре он обманет вождя и получит его жену.

Вот так-то, теперь и вы тоже знаете эту историю. Остерегайтесь белого человека, потому что белый человек приходит одетым.

В пещере — Ндва и Дваби, его маленький сын, и котел мяса с кипящим жиром.

Ндва уходит.

В пещере — Ндваби и котел.

Ндваби играет и падает в котел.

В котле сильно бурлит.

Потом больше уже не бурлит.

Вечер.

Возвращается Ндва.

Сует руку в котел.

«А я думал, что разрезал все мясо». Отрезает кусок. Принимается есть. «Вкусное мясо!» Откуда этот кусок?

Это бедро его сына.

Он, ни слова не говоря, идет в хижину Ква, берет детей, варит их и съедает.

Об этом пошел слух.

Теперь все знают, как вкусна человечина.

Мадимба, — говорит вождь.

Твой живот не растет, а ведь тебя любят мужчины.

«Это потому, что я варю зеленые бананы и ем», — говорит Мадимба.

Да ты смеешься, — говорит Ндва.

И убивает ее.

Поэтому мы не знаем, кто рассказал женщинам, как действуют зеленые бананы на ребенка в животе у женщины.

Правда ли, что именно из-за тепла и света люди заинтересовались огнем и стали им пользоваться?

Возможно, огонь оценили только после того, как Ндва толкнул в огонь свою жену, чтоб посмотреть, как горят ее длинные волосы.

Возможно, это случилось после того, как он подержал ее над огнем так долго, что она пережарилась, обуглилась, и он стал задыхаться от дыма; а потом вытащил ее, съел и заметил, что хорошо пропекшиеся куски куда вкуснее тех, которые не соприкасались с огнем.

Эти-то понимали, что значит ждать. Знал я одного из них, и другие его тоже знали, вот уж он ждал так ждал. Залез в яму и ждал.

Если тебе тоже зачем-то нужна была яма, поверь моему слову, проще было найти себе другую, или уж тогда сесть рядышком и покуривать длинные трубки терпения.

Потому что он и не думал оттуда вылезать.

Ему бросали камни, и он их съедал.

Удивлялся, а потом съедал. Он оставался там и когда спал, и когда не спал, — дольше, чем может прожить предрассудок, дольше, чем кедр, дольше псалмов, которые поют кедры, когда их валят, — так он все ждал и уменьшался и стал не больше пальца на собственной ноге.

Я был мимикой.

У человека — на лице, но у собаки я располагался в хвосте и, как положено, вилял, а когда повозка пронеслась и задела собачий зад, я свалился на землю.

Настал вечер, один человек решил, что это сигара, поднял мимику и жутко испугался.

Я был зародышем.

Моя мать будила меня, когда ей случалось подумать о г-не де Хаха.

Одновременно со мной иногда просыпались и другие зародыши, когда их матерей били, или они прикладывались к спиртному, или были в исповедальне.

Как-то вечером нас было семьдесят зародышей, мы беседовали: из живота в живот, на расстоянии, а каким образом, я не очень понимаю.

Потом мы больше никогда не встречались.

Он мирно посмеивался. Бывало, подойдешь к нему с палкой. Он ее в два счета ломал, но, быстро раскаявшись в своем поступке, сам же вкладывал тебе в руки целой и невредимой. И бесполезно искать, в каком месте она была сломана.

Но если человек приближался и пытался схватить его в охапку, такого он совал к себе в карман. А в карманах у него удушье и смерть. Когда человек начинал пованивать, он его выбрасывал из кармана. Человек падал вниз, ломая себе хребет.

Он являлся со страшным шумом и сам весь дрожал, хотя мог растоптать разом человек десять и все хозяйство, принадлежащее этим десяти человекам.

Все на него забирались, так уж повелось. Тогда он показывал, на что способен. Проходя, он расшвыривал дома направо и налево и за спину, но потом ставил их на землю с такой аккуратностью, какая появляется только с давней привычкой, словно носовой платок убирал в карман. И никто не удивлялся, разве что иногда молоденькие щенки.

Я сделал из хлебного мякиша маленькую зверюшку вроде мыши. Не успел я закончить третью лапку, как она дала деру… И скрылась в ночной темноте.

В Африке верблюдов расталкивают слоны и старые бегемоты.

Даже конным и самым бравым жандармам еще ни разу не удалось задержать солнце и доставить его куда следует.

Близорукие тигры прыгают недалеко.

Лысый индеец неуязвим для мщения.