Анри Мишо - Портрет А

Суметь подобрать духи к собственным утратам.

Запятые теряются между домов, поэтому их так трудно читать и так утомительно одолевать улицы.

Фразы городов бесконечны, но они завораживают. И из деревень дезертируют некогда отважные землепашцы: им самим теперь хочется разобраться в восхитительно запутанном тексте, о котором все только и говорят — в него так мучительно вчитываться, да и возможно ли вчитаться?

И однако они стараются это сделать, упрямые трудяги, шагая без передышки, впитывая на ходу испарения сточных труб и проказу с фасадов вместо скрытого смысла. С рассудком, затуманенным нищетой и усталостью, блуждают эти люди перед витринами и прилавками, подчас забывая о цели поисков, но никогда — о самих поисках… Так исчезают деревни.

Все прекрасно, сказал палач. У несчастья цветущий вид.

Когда петух начнет нестись, заговорит курица.

Человеческий слух беззащитен. Судя по всему, соседей не предполагалось.

Ноги не доказывают существование лица, они доказывают существование пляжа.

Шнурок на ботинке посла рвется лишь перед Их Королевскими величествами.

Молчаливый в горах, болтлив на равнине.

Мыло грязь не созерцает.

Приклеиться может все, даже ветер.

По его мнению, ночь недостаточно черна. Для него она должна быть беспросветна.

Комедию для листьев не играют перед деревьями.

Каждый век служит свою мессу. Чего же ждет этот, чтобы отслужить свою перед громадным алтарем отвращения?

Кто сможет побрить бритву, уластит ластик.

Деревья равнодушны к бреду птиц.

Не дело крокодила кричать: «Осторожно, крокодил!»

Скрывающий свое безумие умрет немым.

Дыня пульсировала как сердце.

Это час ветряных мельниц: их крылья вращает тоска.

Фаллос в этом веке стал теоретиком.

Это ложь, даже если правда.

Страх сразу переходит на ты. Не разговоришься.

Караваны нуждаются в уважении.

Нет доказательств, что блоха, живущая на мыши, боится кошки.

Попади в вены тигра бычья кровь, какие кошмары будут его мучить.

Изгнавший своего беса докучает своими ангелами.

Не будь долгов в бедности, было бы слишком одиноко, говорит бедняк в мудрости своей.

Мухи в паучьей школе не учатся.

Оставляя след, наносишь рану.

Зачем въезжать на белом коне, если не собираешься лгать?

Для безумца ходики тикают иначе.

Веревке не услышать повешенного.

Если голова не кружится, карусель не поможет.

Даже глухие переговариваются.

Когда глаза не боятся, руки не делают.

Леса дышат не дыша.

Запой лист, как будет обескуражена птица.

Чувствительное сердце слишком страдает, чтобы любить.

Пусть женятся, когда научатся вместе ткать.

Ум, чтобы понять, должен узнать грязь. Но прежде, чем запачкаться, он должен быть ранен.

Печалью воздается.

Дело в том, что присутствие других людей не делает нас гуманнее. Чем больше на земле людей, тем больше ожесточения.

Нет короля без его отражения.

На гербах не гравируется людская скромность.

У микроба нет времени рассмотреть биолога.

Не стоит гордиться. Когда дышишь, уже идешь на уступку. А за одной уступкой идут под ручку другие. Вот и еще одна. Не надо больше, хватит.

Я шел среди дремоты противоположных миров: сто дорог, но один конец и одно начало.

Так я и путешествовал. Мир пребывал в обломках путей.

Отец и даже слишком. Двенадцать сыновей. Система усложняется. Я схожу с коня. Надо пересаживаться на осла.

Мне в праздник темно. Голый лед чужих слов. В розарии корчусь от боли, но в цистерне мне, как нигде, хорошо.

Пустоты в голове, лицо во тьме, душа иссякла. Сто пунктов зла на один добра, и памяти закрытый клапан, но я гуляю с божком домашним.

Нога моя сочится и гниет: все мои беды от Времени. Я пошел по дурной дорожке, она сужается. Меня поджидают драконы Большой реки. Но тот, кто умеет найти свою жемчужину в мутной воде, всегда выберется из омута.

Научился, забыл. Меня научили узнавать десять вражеских столбов. Перестал различать. Заканчиваю, став перевозчиком покоя.

Перестал смотреть на дорогу с рухнувшими арками мостов. Я совершил путешествие через толщу ила и теперь у цели. Я не спущусь мостить пути. Я у цели, и это звонят мои колокола в подворотне у противника-великана.

Не печальтесь. Все теснее круги летучих мышей, но мои канаты тянутся вдаль. Я успел это сделать. Я поймал момент. Сто раз терял я свою жизнь.

Довольно. Чтобы завтра отправиться через миры, у меня на руках паспорт.

…и меня постоянно удерживали, и я не мог вернуться к себе на родину. Тянули за полы пальто, висели на складках.

…и меня постоянно удерживали. Жители этой страны были малы. Жители этой страны были глухи.

Надо было стоять в очередях. Нельзя было ошибиться очередью. Надо было миновать свободный проход, оказаться в нужной части своей распавшейся очереди, среди нескончаемых частей других очередей, которые встречались, пересекались, огибали друг друга.

Жителей этой страны было много, чрезвычайно много. Им не было места, им не было дела, покоя им тоже не было. Нескончаемый поток жителей питал все эти очереди.

Надо было, не покидая своего места, отправить вперед весточку. Надо было заранее послать вестника. Он должен был быть послан заранее, чтобы, выйдя из своей очереди в определенный час, в надлежащем месте, которые следовало предвидеть загодя, оказаться перед тем же самым местом, которое занимали раньше.

Жители этой страны были хитры, жители этой страны были расчетливы. Жители этой страны были безбороды.

Надо было внимательно следить за объявлениями, новыми объявлениями, за их сменой. Надо было внимательно выслушивать директивы, следить за их изменениями и за возвращением к прежним директивам. Надо было терпеть. Сдерживаться. Соглашаться. Уметь начинать сначала. И не выказывать пылкости.