Анри Мишо - Портрет А

Наркотики — переориентация сознания. Первый этап изменений.

Следующий этап — аскетизм.

То, что далось как подарок, без усилий или даже в результате ухода от них, нужно обрести заново, приложить усилия и, отказавшись от легкости и простоты, встать на путь трансцендентального.

Почему я прекратил принимать мескалин?

На него нельзя положиться. Нельзя управлять ситуацией по своему усмотрению.

Тогда, может быть, другие, менее сильные средства? Но они и менее интересны.

С годами мне удалось куда-то продвинуться. Я знал, я теперь ближе к важным состояниям, к тем, что того стоят, могу лучше совладать с ними (и с собой), но не наверняка, без гарантии, так, от случая к случаю… всполохами.

За невообразимо прекрасными состояниями, за вроде бы окончательными, необратимыми переменами внезапно открывалось невидимое до поры, но присутствовавшее незримо, самое скверное, нежеланное, а то и вовсе — хаос, странности, нелепицы, которые ты уже считал пройденным этапом.

Первые трудно удержать, вернуться к ним, зато вторые никак не отвадить, не изжить.

Может быть, принимать их (эти средства) один-два раза каждые года четыре, чтобы узнать, какие произошли изменения, было бы и неплохо.

Но я отказываюсь и от этого.

Скажем так: я не слишком подхожу для такой зависимости. [64]

С начала этого конгресса здесь прозвучало множество советов писателям: им бы стоило обратить свой взгляд к социальным проблемам, подумать о последствиях произнесенного ими слова, осознать свою ответственность, не говоря уже о прочих призывах, которые обычно слышишь на проповеди.

Однако такой взгляд на человека и художника в нем, как на единое целое, где художник и человек отвечают друг за друга или художник подчиняется человеку, — такой взгляд уместен, если речь идет о журналисте или эссеисте, к писателю он уже не очень применим и уж совсем не годится для поэта.

Поэт не обязан быть безупречным человеком и готовить по своему вкусу совершенные кулинарные чудеса для всего человеческого рода.

Поэт не раздумывает над тем, как приготовить эти яства, внимательно и строго следя за процессом, чтобы затем предложить их для всеобщего блага.

Поэт не пускается в подобные предприятия, да и пожелай он этого, результаты будут ничтожными. Хорошая поэзия не часто занимается благотворительностью, да и на политических собраниях она редкая гостья. Если человек стал пылким коммунистом, то из этого не следует, что обращение затронет поэта, самую его поэтическую сущность. Пример: Поль Элюар — ярый марксист, но стихи его, насколько вам известно, сотканы из снов и на редкость изощренны. Аналогичный пример: поэт фашист, чьи пламенные, неистовые речи посвящены почти исключительно величию его страны {133} и чьи стихи, однако, рождаясь в классической и безмятежной духовной атмосфере, остаются прекрасными и не затронутыми политикой. Третий пример: Луи Арагон, когда-то разочарованный буржуа и большой поэт, стал активным коммунистом, как никто преданным делу партии, и посредственным поэтом, чьи боевые стихи потеряли всякое поэтическое достоинство.

Впрочем, все эти примеры не столь важны, названным поэтам нетрудно противопоставить других, о чьей талантливости можно, вероятно, поспорить. Само явление, о котором я говорю, уже давно всех поражает, и в первую очередь самих поэтов.

Нет, поэт не может сделать достоянием поэзии то, что захочет. Ни воля, ни желание тут вообще ни при чем. Поэт не хозяин самому себе.

Точно так же едва ли в наших силах сделать явь сном, а день — ночью.

Недостаточно насмотреться на лошадей днем, чтобы они наверняка приснились тебе ночью, недостаточно упрямо захотеть увидеть их во сне, чтобы так и случилось. Нет проверенного средства, чтобы вызвать появление во сне кого бы то ни было. Здесь мало захотеть или знать, как это можно сделать.

В точности так же обстоит дело с поэтическим вдохновением.

Та политическая или социальная проблема, которая волнует и интересует человека в его обыденном существовании, загадочным образом, если можно так выразиться, теряет, оказавшись в зоне поэтического, весь свой накал, всю свою жизнеспособность, чувственное наполнение, всякое человеческое значение. Эта проблема не для этой зоны, жизненные соки перестают питать ее, или, правильнее, эти глубины — не для нее.

В поэзии важнее почувствовать, как дрожит капля воды, падающая на землю, и рассказать об этом, чем выработать наилучшую программу социальной взаимопомощи.

Эта капля воды окажет на читателя большее духовное воздействие, чем наиблагороднейшие призывы к высоким сердечным порывам, и сделает его человечнее, чем все человеколюбивые строфы.

Это и есть ПОЭТИЧЕСКОЕ ПРЕОБРАЖЕНИЕ.

Поэт показывает свой гуманизм лишь одному ему ведомым способом, который зачастую и негуманен (негуманность его внешняя и преходящая). Но даже будучи антисоциальным, асоциальным, поэт может быть социальным.

Чтобы не вступать в споры о поэтах, имена которых у всех на слуху, я предпочту привести в пример художника, работающего в жанре далеко не столь чистом, как Поэзия, художника, вызывающего единодушную симпатию, — Чарли Чаплина. Он создал образ бродяги Шарло, человека явно аморального. Шарло ставит подножки полицейским, если они встречаются у него на пути, награждает их тумаками, он издевается над любой властью, не работает, а если и начинает, то у него все валится из рук, он надувает хозяина, не испытывает никакого уважения к чужим женам, он даже может украсть при случае, он — социальное ничтожество, и вместе с тем, по воздействию этого образа, по тому, скольких людей этот Шарло смог примирить с жизнью, его можно назвать одним из благодетелей нашего времени.

Ни в своем творчестве, ни в жизни Бодлер, Лотреамон, Рембо не предстают персонажами, которых педагог мог бы поставить в пример, почему же для нас их имена значат столь много и сами они в каком-то смысле являются нашими благодетелями?

Конечно уж не из-за их взглядов на мораль, а из-за того, что они выразили новое сознание, новые жизненные устремления.

Поэтому не с проповедниками добра и зла нужно их сравнивать, а с тем первым человеком, который изобрел огонь. Было это добром или злом? Не знаю. Это стало новой точкой отсчета для человечества. Череда новых точек отсчета создает цивилизацию. К этому-то и стремится поэт, к новому пути, к победе над инерцией — своей собственной, инерцией времени, над вечным оцепенением реакционеров.