Мариано де Ларра - Сатирические очерки

Все знают, что в давно прошедшие времена потолок для подъема человека-шара у нас был исключительно низким. Те, кому удавалось оторваться от земли, сосредоточивали невероятные усилия лишь на том, чтобы приблизиться к ступенькам трона, ну, а если человек-шар возвышался до министерского кресла, это казалось пределом возможного. Наши ученые-физики, даже самые опытные, знают только одного, кто в те времена достиг верхнего карниза королевского дворца. [374]Но, очутившись на большой высоте, он, то ли вследствие потери управления, то ли из-за просчета в определении минимума плотности, неожиданно был подхвачен резким порывом ветра: шар лопнул, и его отнесло к берегам Тибра, [375]где он, совершенно изорванный, валяется и поныне. Все это случилось, видимо, еще и потому, что у воздухоплавателя не оказалось парашюта, хотя, как правильно сказал Симплисио де Бобадилья, [376] нет лучшего парашюта, чем лопнувший шар.

Позже почти во всех странах многие смельчаки забирались на головокружительную высоту и даже держались там некоторое время. Однако в нашей стране совсем не было или почти не было людей, которые могли бы по-настоящему забраться набольшую высоту, – и это воспринималось как наша общая беда. Соединенным Штатам довелось увидеть, как человек – воздушный шар поднялся на предельную высоту и как он затем, ловко регулируя действие клапана, сумел в нужный момент плавно опуститься. Во Франции было совершено множество полетов: некоторые шары до сих пор еще находятся где-то в вышине, изумляя взоры многочисленных зрителей. Швеция может наблюдать одного из этих людей на своей самой высокой вершине. [377]Самым замечательным был, конечно, знаменитый подъем, завершившийся спуском на острове святой Елены. [378]Необходимо заметить, что бывают весьма славные снижения, которые походят на почетное отступление.

Но посмотрим, как обстоит дело с человеком-шаром в нашей стране. В 1808 году обнаружилось явное стремление пустить в воздух как можно большее количество воздушных шаров. Однако в этом деле мы были еще новички, и газ, наверное, был не лучше обыкновенного дыма, а потому часть воздухоплавателей вместе со своими шарами свалилась прямо в пролив; другие пытались продержаться некоторое время над континентом, но постепенно теряли газ, пока, наконец, сильный порыв ветра не прикончил итех и других.

Эксперименты пытались повторить в 1820 году, однако опыта, видимо, у нас не прибавилось: на этот раз люди-шары не учли северного ветра, который вдруг подхватил их, закружил, и дело кончилось тем, что одни из них погибли от удара молнии и упали бог весть где, другие, получив сильные повреждения, свалились на территории дальних стран и государств. Почти ни один из них не приземлился плавно. Но и на этот раз наука не приобрела никакого положительного опыта.

Но вот люди-шары снова делают попытку подняться; однако, наученные горьким опытом, наши современные Икары [379]с опаленными крыльями относятся теперь даже к газу, с помощью которого они поднимаются, с большой опаской. Вряд ли они сумеют взлететь выше, чем взлетел Роццо. [380]Для нас все они – Роццо.

Обратите, однако, внимание на характер человека-шара: сколько шуму перед полетом: «Взлетает! Сейчас он взлетит! Да, да, еще минутка, ион отправится в полет!» Какая популярность! Какой престиж! Наконец шар готов к полету, все верят, что он полетит. Посмотрите, как раздувается шар! Кому придет в голову сомневаться в прочности оболочки? Но уж так случается, что пока шар находится тут, на земле, возле нас, мы поражаемся его размерам, оснастке, расхваливаем его летные качества, однако по мере того, как он начинает подниматься, размеры его кажутся все меньше и меньше. Едва шар успеет достичь высоты дворца, а это не бог весть какая высота, как он уже выглядит чуть побольше ореха. Человек-шар теперь ничто: раздутая оболочка и немного дыму. Выше подниматься опасно: можно потерять управление. Кто же теперь обеспечит управляемость этого шара?

Там, наверху, человек-шар делает какие-то замысловатые движения; ветер бросает его из стороны в сторону. Приходится выбрасывать балласт, но все напрасно: шар снова оказывается на земле. Правда, теперь люди-шары научились пользоваться парашютом, опускаются они плавно и относит их не очень далеко: не дальше Буэн-Ретиро.

Но позвольте, скажут мне, разве всегда будет происходить именно так? Может быть, их опыт чему-нибудь да послужит? Может быть, после них люди перестанут самообольщаться?

На это я как раз и не могу ответить. Я верю в науку. Я считаю также, что в нашей стране, возможно, скрывается еще немало людей-шаров. Но если они, эти люди-шары, существуют, то почему же они упорно не хотят признавать законов природы? Если их газ отличается большей плотностью, то почему они не пытаются взлететь сами и возвыситься над другими?

Однако исследование этого вопроса завело бы меня слишком далеко. В мою задачу входило только обрисовать газообразного человека нашей страны. Статья по вопросам физики не должна быть длинной: если бы мы рассуждали о политике – тогда другое дело.

Подведу итог и на этом закончу: люди, подобные Роццо, которые еще на наших глазах делали первые неуверенные шаги, кажется уже поднялись на предельную для них высоту. Очередь за следующими! Попробуем по-новому! Если проторенная дорога ни к чему не приводит, нужно искать новый путь. Это подсказывает сама логика. Если объявится какой-нибудь новый человек-шар, это нас не смутит, мы готовы даже благодарить его. Однако он может не рассчитать своих сил: пусть не забывает, что сначала нужно подняться, а потом избрать определенное направление. Еще Кеведо [381]говорил: «Забраться наверх только для того, чтобы скатиться вниз, – занятие пустое, зато благоразумный спуск, приводит к цели кратчайшим путем». Имейте в виду, что с любым новичком может приключиться то же, что с остальными: как только он начнет подниматься, его размеры будут казаться все меньшими. Если же новых смельчаков не найдется, то очень жаль. Мы со своей стороны на всякий случай подготовили парашют для плавного спуска.

Предположив, что люди пишут, основываясь на принципах, можно также сказать, что они делают это с разными целями. Пишут либо для себя, либо для других. Разъясним это получше. То, что пишут в мемуарах, совершенно очевидно пишется для себя. Так что «воспоминания» – это лишь письменный монолог. Не стану утверждать наверняка, что говорить что-нибудь самому себе глупо, ибо в конце концов где еще могли бы некоторые найти себе благосклонных слушателей, если не в разговоре с самим собой? Но скажу, что я родился с отменной памятью. Ах, если бы это было не так! Но, увы, я могу с уверенностью заявить, что вещи, которые однажды меня заинтересовали, уже никогда или почти никогда мной не забываются. Поэтому я их никогда и не записывал. То же, что меня не заинтересовало, как я полагаю, не стоит и труда записывать. С другой стороны, из десяти случаев, которые бывают с человеком в жизни, девять плохи, из чего вовсе не следует, что десятый вполне хороший. Еще один довод в пользу того, чтобы не записывать. Куда более разумным и утешительным было бы заменить «воспоминания» другим видом заметок, называемым «забвениями»! «То, что я должен забыты, – поставил бы автор сверху. Можешь себе представить, читатель, сколько было бы в этой книжечке страниц, и мог бы оставаться в этом случае праздным хотя бы на мгновение человек, решившийся заполнить эти странички по совести. Меня всегда терзала мысль, что у нас обычно все делается наоборот. «Воспоминания» – это негодная идея. В этом смысле я никогда не писал для самого себя.