Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле

Чтобы перевести разговор на другую тему, я предложил Лулу обнюхать мою руку, и, умолкнув, он принялся тщательно обнюхивать один палец за другим.

— Да, конечно, это ваш особый запах. Я запомнил его с того дня, когда познакомился с ним в собачьей лапке, и он мне очень нравится. Ах! Клянусь святым Рохом, покровителем собак, я чую кость, большую кость.

Где она? Почему вы мне ее не дали? Эти глупые люди не дают мне костей! Они считают, что кости вредны маленьким собакам. Какие дураки, не правда ли? Кому вы отдали кость? — Он вспрыгнул ко мне на колени, продолжая меня обнюхивать. — Подумать только — другая собака! Одна ее голова! Большая собака! Громадная собака, у которой изо рта капает слюна! Может быть, сенбернар! Я маленькая собака и страдаю астмой, но сердце у меня на месте, я ничего не боюсь, и вы можете сказать этому своему слону, чтобы он не вздумал подходить ко мне или к моей хозяйке, не то я его проглочу живьем! — Он презрительно фыркнул. — Собачьи галеты! Вот что ты вчера ел, большой вульгарный зверь. От одного запаха этих твердых отвратительных галет, которыми меня угощали в собачьем магазине, меня тошнит! Нет уж! Я предпочитаю сухое печенье, пряники или ломтик вон того миндального торта. Собачьи галеты!

И он переполз обратно на колени своей хозяйки со всей поспешностью, которую позволяли его толстые, короткие лайки.

— Навестите меня еще раз перед вашим возвращением в Париж, — любезно сказала маркиза. — Да, зайдите еще раз, — просопел Лулу, — вы не так уж плохи! Послушайте-ка, — окликнул меня Лулу, когда я встал, собираясь откланяться, — завтра полнолуние, и меня тянет повеселиться. Не знаете, тут поблизости нет дамы моей породы? Только ни слова моей хозяйке, она этого не понимает. Впрочем, неважно, какая порода. Сойдет любая.

Да, Лулу не ошибся, было полнолуние. Я не люблю луны. Таинственная ночная странница слишком часто отгоняла сон от моих глаз и нашептывала мне слишком много грез. Солнце не окутано тайной, — сияющий дневной бог, который принес жизнь и свет в наш темный мир и все еще хранит нас, хотя все остальные боги, царившие некогда на берегах Нила, на Олимпе и в Валгалле, ушли в мрак небытия. Но никто ничего не знает о бледной страннице луне, чье холодное недремлющее око насмешливо блестит над нами в неизмеримой высоте.

Графу луна не мешала, лишь бы ему позволили спокойно сидеть, в курительной за послеобеденной сигарой и Фигаро. Графиня любила луну. Ей нравился ее таинственный свет, ее обманчивые грезы. Ей нравилось молча лежать в лодке и смотреть вверх на звезды, пока я медленно погружал весла в серебристые воды озера. Еи нравилось бродить под старыми липами, где серебристый свет мешался с черной тенью, такой глубокой, что графине приходилось опираться на мою руку, чтобы найти дорогу. Ей нравилось сидеть на уединенной скамье, устремляя свои большие глаза в безмолвную ночь. Порой она роняла несколько слов, но редко, а мне ее молчание нравилось не меньше ее речей.

— Почему вы не любите луны?

— Не знаю. Кажется, я ее боюсь. — Но чего же?

— Нe знаю. Сейчас так светло, что я вижу ваши глаза — две сияющие звезды, и все же так темно, что я боюсь сбиться с пути. Я новичок в этой стране грез.

— Дайте мне руку, я покажу вам дорогу. Ваша рука казалась мне такой сильной, почему же она дрожит? Да, вы правы, это только сновидение, и надо молчать, — или оно рассеется. Слышите! Это соловей.

— Нет, это дрозд!

— Это, несомненно, соловей. Не говорите, слушайте, слушайте!

Жюльетта запела нежным голосом, ласковым, как ночной ветерок в листве:

— Молчите, молчите!

C дерева над нами раздался крик совы, зловещий, предостерегающий. Графиня испуганно вскочила. Мы молча пошли обратно.

— Спокойной ночи, — сказала графиня. — Завтра полнолуние. До завтра!

Лео ночевал в моей комнате — без спросу, и мы оба чувствовали себя виноватыми.

— Где ты был и почему ты так бледен? — спросил меня Лео, когда мы тихонько проскользнули в мою спальню. — Все огни погашены, и все собаки в деревне молчат. Должно быть, очень поздно!

— Я был очень далеко, в краю сновидений и тайн, и чуть-чуть не заблудился.

— Я уже засыпал в конуре, но тут меня вовремя раз будила сова, и я как раз успел проскочить за тобой в замок.

— Она и меня тоже разбудила вовремя, милый Лео!

— А ты любишь сов?

— Нет, — сказал Лео, — предпочитаю молодых фазанов. Я как раз такого съел. Он пробегал в лунном свете перед самым моим носом. Я знаю, что это запрещено, но я не мог противостоять искушению. Ты меня не выдашь лесничему, правда?

— Нет, мой друг! А ты не скажешь дворецкому, что мы так поздно вернулись домой?

— Конечно нет.

— Лео, но тебе хоть совестно, что ты украл этого молодого фазана?

— Я уговариваю себя, что совестно!

— Но это не легко! — сказал я.

Нет! — пробормотал Лео, облизываясь.

— Лео, ты вор, и не единственный здесь, а кроме того, ты — плохой сторож. Тебя держат в замке для того, чтобы отгонять воров; почему же ты не будишь громовым лаем своего хозяина, а сидишь здесь и смотришь на меня ласковыми глазами?

— Что поделаешь! Ты мне нравишься.

— Лео, мой друг, во всем виноват сонливый ночной сторож там, в небесах. Вместо того чтобы освещать своим фонарем все темные уголки парка, где под липами стоят уединенные скамейки, он нахлобучил на лысую голову ночной колпак из туч и мирно спал, препоручив свои обязанности сове! Или он только представлялся спящим, а сам все время подглядывал за нами, хитрый старый греховодник, дряхлый донжуан, гуляющий среди звезд, подобно старому фланеру, который слишком изношен, чтобы любить, но рад поглядеть, как делают глупости другие.

— Некоторые утверждают, что луна — юная красавица, — сказал Лео.

— Не верь этому, мой друг. Луна — высохшая старая дева, которая злобно подглядывает за бессмертной трагедией смертной любви.

— Луна — это призрак, — заявил Лео. — Призрак? Кто тебе сказал?

— Один из моих предков в незапамятные времена слышал это от старого медведя на перевале Сен-Бернар. Тот узнал это от Атта Троля, который слышал это от Большой Медведицы, царящей над всеми медведями. Там на небе они все боятся луны. Не удивительно, что и мы, собаки, ее боимся и на нее лаем, раз даже блистательный Сириус, Небесный Пес, царящий над всеми собаками, бледнеет, едва она покидает свою могилу и из сумрака показывается ее зловещее лицо. Что же, по-твоему, на земле только ты один не можешь спать, когда встает луна? Все дикие звери, все твари, которые ползают и копошатся в лесу и в поле, — все они покидают свои убежища и мечутся в страхе под ее злокозненными лучами. Сегодня вечером в парке ты, наверное, не отрывал глаз от кого-то другого, не то ты заметил бы, что она — призрак и следит за тобой. Она любит проникать под липы старых парков, в развалины замков и церквей, любит бродить по старым кладбищам, склоняясь над каждой могилой, чтобы прочитать имя покойника. Она любит созерцать серо-стальными глазами унылую снежную пелену, саваном окутывающую мертвую землю, любит заглядывать в спальни, чтобы пугать спящих кошмарами.