Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле

Святой Игнатий, великий инквизитор, поднялся и заговорил:

— Его жизнь запятнана отвратительными грехами, его душа темна, его сердце нечисто. Как христианин и святой, я требую его проклятия, и пусть дьяволы терзают его тело и душу во веки веков.

Шепот одобрения прокатился по залу. Я поднял глаза и посмотрел на своих судей. Они смотрели на меня в суровом молчании. Я опустил голову и ничего не ответил, вспоминая предостережение архангела, да к тому же я не знал, что мне говорить. Вдруг я заметил в глубине зала маленького святого, который взволнованно кивал мне головой. Затем он робко пробрался между важными святыми к двери, где стоял я.

— Я тебя хорошо знаю, — сказал маленький святой, его кроткие глаза приветливо смотрели на меня. — Я видел, как ты шел сюда. — Приложив палец к губам, он тихо добавил: — И я видел, как бежал за тобой твой верный друг.

— Кто ты, добрейший отец? — прошептал я.

— Я святой Рох, покровитель всех собак. Я был бы рад тебе помочь, но здесь я маленький святой и они меня не послушают, — прошептал он, покосившись на пророков и патриархов.

— Он был неверующим, — продолжал святой Игнатий, — злоязычным насмешником, лжецом, шарлатаном, колдуном, блудником…

Кое-кто из старых пророков навострил уши.

— Он был молод и горяч, — возразил святой Павел. — Лучше не…

— Старость его не исправила, — пробормотал какой-то отшельник.

— Он любил детей, — сказал святой Иоанн.

— Но и их матерей тоже! — пробурчал себе в бороду какой-то патриарх.

— Он был усердным врачевателем, — сказал апостол Лука, святой медик.

— Небо полно его пациентами, да и ад тоже, насколько я слышал, возразил святой Доминик.

— У него хватило дерзости привести сюда свою собаку. Она сидит и ждет своего хозяина у небесных врат, — сообщил святой Петр.

— Ну, ей недолго придется его ждать, — прошипел святой Игнатий.

— Собака у небесных врат?! — гневно вскричал угрюмый старый пророк.

— Кто это? — спросил я у покровителя собак.

— Ради бога, молчи! Помни предостережение архангела! Мне кажется, это пророк Аввакум.

— Если Аввакум сидит среди судей, то я пропал. Il est capable de tout [106], как сказал Вольтер.

— Собака у небесных врат! — ревел Аввакум. — Собака! Нечистое животное!

Этого я снести не мог!

— Собака вовсе не нечистое животное! — крикнул я, бросая яростный взгляд на Аввакума. — Она создана тем же богом, что и ты и я. Если для нас есть небо, то должно быть небо и для животных, хотя вы, свирепые старые пророки, в вашей бездушной безгрешности о них совсем забыли. Как, впрочем, и вы о них забыли, святые апостолы! — продолжал я, все более и более теряя голову. — Ведь вы в своих евангелиях не записали ни одного слова господнего в защиту наших безъязычных братьев!

— Святая церковь, к которой я принадлежал на земле, никогда не интересовалась животными, — прервал папа Анастасий. — И на небе мы не желаем о них слышать. Богохульник и глупец! Чем думать об их душах, подумай лучше о своей душе, черной душе, которая сейчас будет вновь ввергнута в ту тьму, из которой она явилась.

— Моя душа явилась с небес, а не из того ада, который вы устроили на земле. Да, в ваш ад я не верю!

— Ты скоро поверишь в него, — задыхался великий инквизитор, и в его глазах заплясали отблески невидимого пламени.

— Кара божия на нем! Он безумен! Безумен! — раздался чей-то голос.

Крик ужаса пронесся по судилищу: «Люцифер, Люцифер! Сатана среди нас!»

Моисей поднялся со своего седалища, громадный, разгневанный, со скрижалями завета в жилистых руках. Его глаза метали молнии.

— Какой у него сердитый вид! — в ужасе шепнул я святому покровителю собак.

— А он всегда сердится, — испуганно ответил святой.

— Довольно разговоров об этой душе! — гремел Моисей. — Голос, который я слышал, исходил из злопыхающих уст Сатаны. Человек или дьявол — прочь отсюда! Иегова, бог Израиля, порази его своей рукой, сожги его плоть, испепели кровь его в жилах. Переломай все его кости! Изгони его с небес и с земли, низвергни в ад, из которого он явился!

— В ад, в ад! — раздавалось, как эхо, по просторам зала.

Я попытался что-то сказать, но не мог. Мое сердце оледенело, я чувствовал, что покинут богом и людьми.

— Если все кончится плохо, о собаке я позабочусь, — шепнул мне маленький святой.

И вдруг в грозной тишине я услышал птичий щебет. На мое плечо бесстрашно опустилась малиновка и запела:

— Ты спас мою бабушку, мою тетку, мою невестку и трех моих братьев и сестер от мучений и смерти на скалистом острове! Привет тебе, привет!

Тут жаворонок клюнул меня в палец и прощебетал:

— Я встретил в Лапландии птичку мухоловку, и она рассказала мне, что мальчиком ты вылечил крыло кому-то из ее предков и отогрел птичку у твоего сердца. А когда ты потом раскрыл руку, чтобы выпустить ее на волю, ты ее поцеловал и сказал: «В добрый путь, маленькая сестрица, в добрый путь!» Привет тебе, привет!

— Помоги мне, маленький брат, помоги!

— Я попробую, попробую, — пропел жаворонок и с веселой трелью улетел. Я попробую!

Я следил за тем, как он летел к голубым холмам, которые виднелись в глубине готической арки. Как знакомы мне были эти холмы по картинам Фра Анджелико! И серебристо-зеленые оливковые деревья, и темные кипарисы, выделяющиеся на мягкой голубизне вечернего неба. Я услышал, как зазвонили колокола Ассизы, и увидел его — кроткий умбрийский святой медленно спускался по извилистой горной тропе между братом Лео и братом Леонардо. Легкокрылые птицы порхали и пели вокруг — одни клевали крошки с его ладони, другие безбоязненно укрывались в складках его сутаны. Святой Франциск молча встал рядом со мной и посмотрел на моих судей своими дивными глазами, чей взгляд обезоруживал и бога, и людей, и зверей.

Моисей опустился на свое седалище, и десять скрижалей завета выпали у него из рук.

— Всегда он! — пробормотал он с горечью. — Всегда он, слабый мечтатель со свитой из птиц, и нищих, и отверженных! Такой слабый и все же достаточно сильный, чтобы удерживать твою карающую руку, господи! Разве ты уже не Иегова, ревнивый бог, явившийся в дыму и в пламени на горе Синайской и ввергший в трепет народ израильский? Разве не твой гнев заставлял меня потрясать жезлом возмездия, уничтожая траву на полях, ломая деревья, для того чтобы все погибло — и люди и скот? Разве не твой голос вещал через мои десять заповедей? Кто теперь будет бояться сверкания твоих молний, господи, когда гром твоего гнева смолкает перед щебетаньем птицы!

Моя голова склонилась на плечо святого Франциска. Я был мертв и не знал этого.

Ни одна мысль не утверждается в моей душе, которая не имела бы лика смерти (итал.).

«Поэзия и Правда» (нем.).