Пэлем Вудхауз - Том 13. Салли и другие

Я недоумевал: что могло побудить Сыра к такому непостоянству? Нет, что-то тут не так. При нашей последней встрече, если помните, у него были налицо все признаки человека, опутанного шелковыми узами любви. Это однозначно и неоспоримо подтверждалось каждым его произнесенным на прощание словом. Ведь не станешь же, черт возьми, грозить тому, кто вздумает увиваться за твоим обожаемым предметом, что переломаешь ему хребет на четыре части, если ты не питаешь к этому предмету никаких серьезных чувств, верно?

Что же, в таком случае, могло пригасить светоч его любви, и так далее?

Может быть, это он из-за усов? Увидал себя в зеркале на третьи сутки, третьи сутки — самый опасный срок, и понял, что никакие радости супружества этого не искупят. Поставленный перед выбором между любимой девушкой и выбритой верхней губой, он не выдержал, сломался, и отдал предпочтение губе?

Желая получить информацию из первых рук, я поспешил в огород, где, если верить Перси Горринджу, должна была находиться Флоренс, — ходит, наверное, сейчас взад-вперед, понурив голову.

И действительно, она находилась там, и голову понурила, только не прохаживаясь взад-вперед, а наклонясь над крыжовенным кустом и жадно поедая крыжовник. При виде меня она выпрямилась, и я сразу, без предисловий, задал вопрос по существу:

— Что такое я слышу от Горринджа?

Она со страстью проглотила крыжовину, что свидетельствовало о душевном волнении, и я убедился, что, как я и ожидал на основании слов Перси, она вне себя от бешенства. Видно было, что она отдала бы все ежегодные деньги, которые получает на булавки, только бы съездить д'Арси Чеддеру зонтиком по голове.

Я продолжал:

— Он говорит, что в вашей лютне образовалась трещина?

— Простите, не поняла?

— Трещина между вами и Сыром. По словам Перси, гармония нарушена, и будто бы Сыр расторг помолвку.

— Совершенно верно. Разумеется, я очень рада.

— Вы рады? Вы довольны случившимся?

— Конечно. Какая девушка не обрадуется, избавившись от жениха, у которого лицо свекольного цвета и голову словно накачали велосипедным насосом?

Я прижал ладони ко лбу. Как человек довольно проницательный, я определил на слух, что такой разговор — не язык любви. Право же, ведь если бы вы услышали, как Джульетта отзывается в подобном духе о Ромео, вы бы наверняка удивленно вздернули брови и заподозрили нелады в их отношениях.

— Но когда я с ним виделся последний раз, все вроде бы было в порядке. Я бы поклялся, что он, хоть и нехотя, но смирился с отращиванием усов.

Флоренс опять нагнулась и сорвала крыжовину.

— Усы ни при чем, — сказала она, поднявшись из-за куста. — Все дело в том, что д'Арси Чеддер — ничтожный, низкий, ползучий, пресмыкающийся, жалкий и презренный червь, — на одном дыхании отбарабанила она сквозь сжатые зубы. — Знаете, что он сделал?

— Нет, конечно.

Она опять нырнула за крыжовиной, подкрепилась, и когда снова показалась на поверхности, у нее из обеих ноздрей вырывались языки пламени.

— Прокрался вчера в тот ночной клуб и навел справки.

— Бог ты мой!

— Да. Кто бы поверил, что человек может так низко пасть? Он подкупил служащих, ему дали посмотреть записи метрдотеля, и оказалось, что один столик был заказан на ваше имя. Этим подтвердились его самые подлые подозрения. Он узнал, что я была там с вами. Вероятно, — заключила Флоренс, снова обращаясь к крыжовенному кусту и снимая остатки урожая, — такое подлое, ищейское направление ума приобретает всякий, кто служит в полиции.

Не будет преувеличением сказать, что я ужаснулся. И более того, даже изумился. Вот уж никак не думал, что толстощекому остолопу Сыру по зубам такая тонкая детективная работа. Конечно, я всегда уважал в нем физическую силу, но считал, что способность одним ударом повалить быка — в этом он весь. Мне и в голову не приходило заподозрить в нем аналитический ум, достойный самого Эркюля Пуаро. Это показывает, как заблуждаются те, кто недооценивает человека только за то, что он не знает в жизни другой заботы, как только совать в воду и выдергивать из воды весло, хотя и кажется, что глупее занятия и придумать невозможно.

И правильно заметила Флоренс, что это неожиданное змеиное коварство у Сыра — результат того, что он, пусть недолго, но служил в полиции. Так и представляешь себе, как, выдавая новичку на руки полицейский мундир и форменные башмаки, начальствующие лица каждого отводят в сторону и учат его некоторым приемам, необходимым в избранной профессии. Сыр Чеддер, похоже, все хорошо усвоил и, возможно, даже научился обмерять пятна крови и собирать сигарный пепел.

Впрочем, все эти соображения лишь мельком пронеслись у меня в голове. А в основном меня занимали мысли поважнее, замыслы с размахом, как, по словам Дживса, выражался Гамлет. Я имею в виду, в какое положение попал теперь Б. Вустер, раз Сыру все известно. Флоренс, напитавшись крыжовником, пошла было прочь, но я ее задержал.

— А что в телеграмме? — спросил я.

— Не желаю об этом говорить.

— Зато я желаю. Обо мне там что-нибудь есть?

— А как же. Много.

Я сглотнул раз-другой и провел пальцем за воротником вокруг шеи. Я так и думал.

— Он упоминает о своих намерениях относительно меня?

— Да. Он пишет, что разломает вам хребет на пять частей.

— На пять?

— По-моему, на пять. Не позволяйте ему! — горячо сказала Флоренс, и было приятно убедиться, что она — против. — Что еще за глупости, спины ломать? В жизни не слышала ничего подобного. Постыдился бы.

И зашагала к дому походкой оскорбленной королевы, которая встала утром не с той ноги.

Между тем пейзаж тускнел на глазах, как говорит Дживс. Близился час предобеденного гонга. Я прекрасно сознавал, чем чревато опоздание к обеду, сотворенному Анатолем, но у меня не хватало решимости пойти и облачиться в смокинг. Я был так поглощен мыслями, что на меня нашел как бы столбняк. Крылатые насельники ночи подлетали ко мне, вились, приглядывались и улетали прочь, а я стоял неподвижно и размышлял, как быть. Когда тебя преследует такой бандит, как д'Арси Чеддер, необходимо употребить все мысли, какие имеются у тебя в наличии.

Внезапно, среди обступившего меня непроглядного мрака, блеснул светлый луч и растекся, пламенея, по всему горизонту. Я понял, что в общем и целом позиция моя вовсе

не плоха.

Понимаете, я только теперь сообразил: ведь Сыр не знает, что я в Бринкли. Он думает, что я обретаюсь в столице, и именно там раскинет свой невод. Примется звонить по телефону мне домой, поднимет звон, подождет-подождет и, не получив ответа, отступится в недоумении. Устроит засаду в «Трутнях», рассчитав, что уж туда-то я загляну, но убедившись, что не заглядываю, оттуда тоже уберется в недоумении. «Его все нет», — скажет он себе, конечно, скрежеща зубами, но так ничего и не добьется.