Пэлем Вудхауз - Том 13. Салли и другие

Высокопарные фразы были необходимы старику как воздух.

Филлмор заговорил.

— Думаю, — сказал он, — хватит на сегодня речей. Очень мило, что выпили за наше здоровье. Спасибо.

И сел.

Эти простые слова произвели на компанию сильное впечатление, однако не все восприняли их одинаково. Большинство слушателей испытали неподдельное облегчение. Когда Филлмор встал, в его манере чувствовались такая грозная неспешность и опыт, что унылые дали ему, по меньшей мере, двадцать минут, а оптимисты считали, что им очень повезет, если он уложится в десять. Поэтому теперь никто не жаловался, наоборот, большинству гостей выступление Филлмора показалось идеальной послеобеденной речью.

Совершенно по-иному реагировал мистер Максвелл Фоситт. На лице у несчастного старика застыло такое удивление и ужас, словно из-под него внезапно выдернули стул. Он испытывал то тошнотворное ощущение, когда, поднимаясь по лестнице, наступаешь на несуществующую ступеньку. Увидев выражение его лица, Салли вскрикнула, как будто при ней упал и ударился ребенок. Тут же она обежала вокруг стола, обвила руками его шею и заговорила поверх его головы:

— Мой брат, — она запнулась, бросив сердитый взгляд на безукоризненного Филлмора, который опустил голову, избегая встречаться с ней глазами, и разглаживал морщинку на жилете, — сказал не совсем… не совсем то, что, я надеюсь, собирался. Я не умею говорить речи, но… — Салли задохнулась от волнения. — Я люблю всех вас и, конечно, никогда вас не забуду и… и…

Она поцеловала мистера Фоситта и расплакалась.

— Ну, будет вам, будет, — успокаивал ее мистер Фоситт.

Даже самый снисходительный критик вряд ли осмелился бы назвать речь Салли образчиком ораторского искусства, и все же мистер Максвелл Фоситт считал, что ему ответили достойно.

Салли только что кончила рассказывать своему брату Филлмору, какая он свинья. Лекция состоялась на улице перед пансионом. По окончании праздника Филлмор украдкой взял шляпу и пальто и незаметно скользнул в ночь, однако разгневанная сестра настигла его. Ее обличительная речь продолжалась минут десять, в паузах обвиняемый тихо блеял.

Всякий раз, как она останавливалась, чтобы перевести дыхание, Филлмор расправлялся, словно каучуковый мячик, с которого встали. Несмотря на обычную внушительность, он боялся своей сестры, когда та бывала не в духе. Его самоуважение страдало, он стыдился себя, но ничего поделать не мог. Салли всегда была такой. Даже дядя, человек жесткий, после смерти родителей ставший их опекуном, не мог справиться с Салли. В той памятной сцене три года назад, когда они вдвоем, наподобие Адама и Евы, были изгнаны в мир, словесная победа осталась за ней. Салли вышла победительницей и в битве, которую миссис Мичер дала ей в первую неделю жизни в пансионе, что она, видно, по обязанности, делала со всеми постояльцами. Милая обычно Салли, как большинство благородных натур, обладала ураганным потенциалом.

Когда ему показалось, что она выговорилась, Филлмор раздулся до обычного размера и осмелился произнести речь в свою защиту.

— А что такого я сделал? — жалобно начал он.

— Тебе еще раз перечислить?

— Нет-нет, — поспешил Филлмор. — И все-таки, послушай, Салли. Ты не хочешь войти в мое положение. Ты, кажется, не понимаешь, что все это — вот эти меблированные комнаты, — все это осталось в прошлом. Я вырос из этого. Я хочу стряхнуть с себя это. Забыть об этом, черт возьми! Будь же справедливой. Поставь себя на мое место. Я стану большим человеком…

— Скорее жирным, — холодно заметила Салли. Филлмор предпочел не останавливаться на этом вопросе.

Он был обидчивым юношей.

— Меня ждет большое будущее, — вновь начал он. — Как раз сейчас у меня намечается одна сделка, которая… Впрочем, пока не стану тебе рассказывать, но это будет нечто грандиозное. Так вот, — широким жестом он обвел освещенный фасад приюта-для-бездомных, — вот с этим кончено. Все. Точка. Эти люди были хороши, пока…

— …пока ты проигрывал в покер недельное жалованье и искал, у кого бы перехватить несколько долларов, чтобы заплатить за комнату.

— Я всегда возвращал долги! — воскликнул Филлмор.

— Я возвращала.

— Ну, хорошо. Мы возвращали, — с видом человека, которому некогда препираться по мелочам, Филлмор принял эту поправку. — В любом случае, не понимаю, почему, если ты водил знакомство с какими-то людьми во времена, когда был практически на дне, ты должен терпеть их на своей шее всю жизнь. Нельзя запрещать людям говорить: «Я знал его когда-то», но, черт возьми, почему нужно участвовать в этих разговорах?

— Друзья…

— О, друзья… — протянул Филлмор. — Вот это меня особенно утомляет. Я в таком положении, что все люди называют себя моими друзьями. И все потому, что отец написал в завещании, что я получу наследство только в двадцать пять лет, а не в двадцать один', как все нормальные люди. Кто знает, где бы я сейчас был, если бы эти деньги достались мне в двадцать один год.

— В богадельне, наверное, — предположила Салли. Ее слова больно ранили Филлмора.

— Ах! — вздохнул он. — Ты в меня не веришь.

— О, с тобой все было бы в порядке. Не хватает одного, — сказала Салли.

Филлмор мысленно перебрал свои достоинства. Ум? Отвага? Широкий кругозор? Предприимчивость? Все на месте. Все в порядке. Он не понимал, где Салли умудрилась найти изъян.

— Только одного? — спросил он. — Чего же?

— Няньки.

Филлмор окончательно обиделся. Он, конечно, предполагал, что с великими людьми так было всегда: ближние обычно не верят в их дары и таланты, пока они мастерски не докажут, что больше не нуждаются в вере. И все же Филлмору приходилось тяжело; мысль о том, что даже Наполеон в свое время прошел через это, служила небольшим утешением.

— Я найду себе место в этом мире, — сказал он угрюмо.

— Ну, конечно, найдешь, — ответила Салли. — А я буду навещать тебя с гостинцами и книжками в дни, когда пускают посетителей… О, привет!

Последнее относилось к молодому человеку, проворно шагавшему по тротуару со стороны Бродвея. Подойдя к ним, он остановился.

— Добрый вечер, мистер Фостер.

— Добрый вечер, мисс Николас.

— Вы не знакомы с моим братом?

— Думаю, нет.

— Да, он оставил дно еще до того, как вы опустились на него, — сказала Салли, — Трудно представить, однако в свое время он тоже питался черносливом за одним столом с такими пролетариями, как мы с вами. А миссис Мичер любила его, как сына.

Мужчины пожали друг другу руки. Филлмор был немаленького роста, однако рядом с ним худой подтянутый Джеральд Фостер казался башней. Это был англичанин лет двадцати пяти, гладко выбритый, с проницательным взглядом, очень приятный на вид. На Филлмора, который недавно записался на курсы «Как с одного взгляда распознать в человеке единомышленника», что могло понадобиться в его великой карьере, он произвел впечатление. Ему показалось, что мистер Фостер, как и он, один из тех, кто своего добьется. Когда принадлежишь к числу избранных, постепенно приучаешься угадывать себе подобных. Своего рода дар.