Фумико Энти - ЦИТАДЕЛЬ

— А может, Суга завидует Юми, что та вышла замуж? — обронил несколько дней назад Юкитомо, гуляя с маленьким Такао у пруда. Он показывал ребёнку карпов. — Я бы и её выдал, подвернись подходящая партия…

От этого разговора на душе у Томо до сих пор оставался тяжёлый осадок. Суга последнее время вела себя как-то странно. Не обращала внимания на окружающих, сидела в какой-то прострации, устремив взор в пустоту. Нередко глаза у неё бывали красные и припухшие, словно Суга только что плакала у себя в комнате. Томо знала, что причин для уныния две — потеря Юми и боль, терзавшая Сугу при виде счастливой Мии, обласканной Юкитомо. Возможно, Юкитомо уже начинал уставать от этого безмолвного протеста, который Суга не решалась выказать открыто, но источала каждой клеточкой своего тела…

— Суга — не Юми, — ответила тогда Томо. — У неё нарушен месячный цикл. Если она и выйдет замуж, вряд ли сможет родить… Мне бы хотелось, чтобы она всегда оставалась здесь и заботилась о вас… — Тут Томо осеклась, покрывшись холодной испариной. Она вдруг запаниковала, испугавшись, что нотки осуждения, прозвучавшие в её словах, заденут Юкитомо. Но тот лишь как-то неопределённо кивнул головой, и, ничего не ответив, склонился над прудом.

— Смотри! Смотри! — Он хлопнул в ладоши. — Вон они — карпы! — Юкитомо положил руку на плечо Такао.

Томо ощутила душераздирающую жалость к Суге, — ведь супруг уже не нуждался в ней. Юми и Мия были другими. Брошенная Юми смогла выйти замуж и родить ребёнка. А Мия… О, та умела разжечь пламя страсти в любом мужчине, и эти забавы ей никогда не наскучат.

Некогда Юкитомо разрушил организм Суги. Теперь ей было за тридцать, и мало-помалу она начинала терять свежесть и красоту. Карьера гейши ей уже не светила, а замужество… Замужество не принесёт ей счастья, ведь при такой болезненной конституции у неё вряд ли всё сложится так же удачно, как у Юми.

Какая ужасная участь… Томо стало тошно. Этой несчастной суждено всегда оставаться в тени и медленно увядать в этих стенах, заботясь о Юкитомо на пару с законной женой… Но Томо не смела открыто выразить Суге сочувствие, ибо знала, что любые её слова будут истолковано ложно — как эгоистическая забота о собственном благополучии.

Да, Томо знала этот осуждающий, недобрый взгляд Суги. Он словно бы говорил:

«Это ты довела меня до такой жизни!» К горечи Томо примешивалась ирония: самого виновника «торжества», Юкитомо, Суга осуждала значительно меньше.

Наблюдая за тремя маленькими мужчинами, Томо вдруг испытала такое необоримое отвращение, что почти с умилением перевела взгляд на пустые колени Суги. «Зачем тебе дети? — хотелось сказать ей. — Лучше их не иметь… Они лишь сильнее приковывают нас к колеснице судьбы…»

Дом Сиракава стоял на вершине холма, а на западном его склоне, на полпути к вершине, когда-то была терраса, буйно заросшая сорняками. Сиракава купил этот дом у иностранного дипломата вскоре после японо-китайской войны. Въехав в усадьбу, он сразу же засадил пустошь саженцами фруктовых деревьев. Там были персики, мушмула, китайская слива, хурма… Сиракава считал, что обилие зелени оживляет пейзаж. За прошедшие годы саженцы превратились в большие деревья, и полудикий сад стал идеальной площадкой для игр всё прибавлявшихся внуков. Дети с раннего лета и до осени резвились в густых зарослях, карабкались на деревья, лакомились плодами.

Сиракава родился в семье незнатного самурая из клана Хосокава. Его отец ухаживал за плантацией восковых деревьев, обеспечивавших доходы всего клана. С раннего детства Сиракаве было любопытно, как добывается растительный воск. Возможно, поэтому ему были интересны и другие деревья, особенно плодоносящие, почему-то ассоциировавшиеся у него с богатством. В годы службы в префектуре Фукусима Сиракава превратил небольшой клочок земли за домом в пышный сад, где высаживал какие-то новомодные саженцы с запада, которые брал на опытной станции — европейские сорта вишен, яблонь, — и потом с восторгом следил, как в саду зреют, наливаются соками огромные черешни и ярко-алые яблоки.

Теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, Сиракава по-прежнему испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение от жизни в огромной усадьбе, где плодоносили деревья.

Больше всего в саду было терносливы. Сливам не давали дозреть до спелой желтизны и стряхивали ещё зелёными, тугими. Зелёные плоды мариновали в больших бочках, потом раскладывали по горшкам, к каждому горшку прикрепляли бумажку с годом урожая. Маринованными сливами одаривали всех многочисленных родственников, и всё равно на полках во множестве стояли кувшины урожаев предыдущих лет; сливы в горшках с течением времени начинали бродить, вызревать, как вино, обретая особую мягкость и изысканную сладость. Каждое утро Сиракаве на столик для еды ставили кувшин со сливами на завтрак — они считались полезными для здоровья.

Когда майские дожди временно прекратились и на небе проглянуло солнце, Сиракава решил, что пришла пора собирать урожай. Была как раз суббота, поэтому Такао, уже ходивший в начальную школу, носился по саду вместе со сводными младшими братьями Кадзуя и Томоя, помогая Суге pi служанкам трясти деревья и подносить корзины для слив. Сквозь зелёные кроны деревьев пробивались солнечные лучи, рассыпаясь по земле золотыми бликами.

В развилке ветвей самой большой терносливы стоял молодой человек. Снизу были видны только худые ноги, лицо скрывала густая листва.

— Конно-сан! Что, ещё много? Сколько же слив на этом дереве!.. — воскликнула Суга, пытаясь разглядеть хоть что-то в зелени раскачивающихся ветвей. Тёплое фланелевое кимоно в тёмно-синюю полоску мягко облегало её фигурку. Из листвы выглянуло худое лицо, блеснули очки в серебряной оправе.

— Нужно ещё потрясти! Пожалуй, ещё наберётся! — тонкие губы Конно раздвинулись в улыбке, обнажив белоснежные зубы.

— Да хватит уже! Мы и так набрали довольно! Нельзя же есть круглый год одни маринованные сливы!..

— Конно! Да спускайся же, хватит! Пойдём лучше играть в мяч на лужайку! — крикнул Такао.

— И верно, довольно, Конно-сан! — подхватил Кадзуя. — Уже надоело собирать эти сливы… Спускайтесь!

Разница в обращении детей к работнику чувствовалась мгновенно. Старший, Такао, вырос в большом доме с дедушкой и бабушкой, а Кадзуя воспитывала на Цунамати мать.

Конно даже не двинулся:

— Спущусь, спущусь, уже скоро. Мальчики, пока поиграйте сами. Если я не соберу все сливы, достанется мне от вашей бабушки! — отозвался он и снова принялся трясти ветви.

Мальчишки ещё постояли под деревом, тщетно взывая к Конно. Но потом сдались.

— Ну ладно, приходи попозже!