Симон Вестдейк - Переправа

Осенью 1348 года я вдоволь побродил по Европе. То был странный мир, который я только через много лет впервые увидел на карте, и он, к моему удивлению, рассыпался на страны и полуострова самой невероятной формы! Эту карту я одолжил на вечер и ночь у одного монаха-доминиканца в продымленной корчме; до сих пор во всех этих странах я видел лишь одну дорогу, пыльно-белую или грязную, пустынную или опасную, извилистую или прямую, но всегда бесконечно длинную, а теперь столкнулся с неожиданной нереальной реальностью (под защитой двух трубящих ангелов с пергаментным свитком, окруженных разными чудовищами и знаками зодиака), куда значительней, а может быть, и мельче, но, во всяком случае, гораздо более пригодной для того, чтобы сунуть ее в карман и забыть о ней, нежели та, которую мне пришлось пережить на единственной дороге моих настоящих странствий. Чтобы спокойно все обдумать и сравнить, я чуть было не ограбил доминиканца, но мы выпили еще но стакану, и этим все закончилось.

Я высок ростом, плотно сложен, бываю буен, когда меня заденут, обожаю бродяжничать и не верю ни в бога, ни в его заповеди. Не верю я и в дьявола. Это последнее обстоятельство в сочетании с некоторыми внешними особенностями (и с одним случаем, происшедшим во время моего рождения, о котором я предпочитаю умолчать) иногда заставляет меня думать, что я и есть сам дьявол. Предположить другое для меня пока еще слишком дерзко. Должен признаться, что я часто вызываю суеверный страх среди окружающих. Об этом я тоже не буду особенно распространяться, как и о разных случаях в городах и на постоялых дворах, которые в какой-то мере подтверждают это подозрение: не хочу давать оружие против себя моим врагам. Достаточно будет сказать, что обычно в первый день меня радушно принимают, во второй заставляют рассказывать, в третью ночь никто не может заснуть, на четвертый или пятый день я поспешно покидаю город или деревню, а за мной гонятся судейские, слуги, священники и собаки, меня обвиняют в самых невероятных преступлениях, приписывая мне давным-давно совершенные в этих местах грабежи и считая отцом внебрачных детей почти такого же возраста, как и я сам! Так бывало настолько часто, что я уже забыл подробности каждого отдельного случая. Да и что толку оправдываться?

Может быть, именно потому, что мне так часто и неожиданно выпадает на долю сверхъестественная или недобрая слава, я предпочитаю путешествовать во время эпидемий. Страх перед смертью настолько охватывает человека, что ему уже некогда думать о мнимых опасностях, и поэтому я чувствую себя свободней в тех городах, которым грозит «черная смерть», нежели там, где жизнь протекает беззаботно. Правда, в тяжелые и тревожные времена меня скорее могут сжечь, если обратят на меня внимание, но обычно до этого дело не доходит, потому что в такие периоды все заняты другим.

Я выбираю города, которым грозит опасность, но я еще настолько ценю жизнь, что тех мест, где болезнь в разгаре, избегаю. В путешествиях я опережаю «черную смерть» или езжу вслед за ней, как рыбка-лоцман, которая плавает впереди акулы, или как шакал, который плетется за царем зверей. Часто эта игра так увлекательна, что мне кажется, будто я принимаю участие в войне, в маневрах и походах, требующих тонкого расчета, а мне, кроме того, необходим еще и немалый опыт и знание болезней, моих союзников, от которых я все же держусь на известном расстоянии.

Глядя на опутанную странной сетью дорог и рек старую карту, которую мне так хотелось заполучить в собственность, я видел большую часть моей богатой приключениями жизни, которая проходила в обществе «черной смерти»; я видел, как прокрадываюсь в города, куда она, может быть, тоже придет или откуда, возможно, уже ушла; вместе с ней я делаю крюк на дороге, избегая как деревень, не затронутых заразой, так и таких, где в живых осталась только одна старуха; я упрямо остаюсь на берегу широкой реки или переправляюсь через нее там, где этого никто другой не сделал бы; я видел себя в корчмах бросающим игральную кость, которая должна определить мой путь, потому что многое зависит от случая, который, однако, можно подчинить своей воле; вникающим в тайный смысл слухов, рассказов и преданий, прогнозов врачей, полета стервятника; ускользающим от армий, или следующим за ними, или проходящим сквозь них. Для меня самое волнующее — не то, каких женщин я буду любить в этом городе, там, за городскими стенами, а то, каких мертвецов, какие похороны я там увижу! Встречу ли я там докторов с длинными черными масками на лице и с целебными травами или они к тому времени уже покинут город? А когда я попадаю через ворота в город, какое удивительное чувство безопасности и одновременно страха охватывает меня! Когда же я люблю женщину (а в них нет недостатка: во времена заразных болезней каждый особенно усердно предается служению Венере и наибольшим успехом пользуется тот, кто находится на короткой ноге с нечистой силой и по кому это видно — а по мне видно), то как объяснить внезапное головокружение и тяжесть в ногах: наслаждение ли это приближается или черная смерть, предавшая своего союзника и наносящая ему удар?

Я мог бы наполнить толстые книги описанием того, что я видел и слышал, путешествуя таким образом, впереди или позади моего могущественного покровителя, подобно тому как мягкий свет планеты, которую я только что упомянул, перед восходом или заходом солнца сливается со светом великого светила. Я мог бы рассказать о корысти, стяжательстве и жестокости; о вспышках ненависти, которая прежде выдавала себя за любовь, или о любви, которая заставляет бросаться на посиневший труп и покрывать его поцелуями; о родителях, в страхе покидающих своих детей; о безразличии, братоубийстве, распущенности, извращениях, людоедстве, безумии, суеверии. О церковных процессиях, которые вдруг обращаются в паническое бегство, бросая святыни; и о священниках, внезапно падающих мертвыми во время службы; о походах и осадах, прекращающихся, не успев начаться, по милости миротворца — смерти. О заразе, оскверняющей спокойное угасание старости; о дедах, предающихся разврату отчаяния, в то время как умирают внуки; о несостоявшихся свадьбах; о попойках, на которых никто не встает живым из-за стола; о голых женщинах на улицах; о городах, внезапно опустевших из-за слуха, высосанного из пальца или пущенного каким-нибудь шутником (которого потом четвертуют); о людях, по-царски одаривающих или сжигающих ведьм; о магах, наживающих огромные богатства; о пляшущих толпах, которые тянутся по дорогам; о религиозных фанатиках, наполняющих воздух щелканьем бичей; о сотне девственниц, утопившихся в озере; о животных, которых судят и казнят или молят о прощении; и об отрезанных у живых людей частях тела, вывешиваемых на алтарь; и о таинствах черной магии, предписывающих есть сушеные корни мандрагоры, вымоченные в человеческой крови.