Исаак Башевис-Зингер - Люблинский штукарь

— Что же тебе приходит в голову?

— Этого рассказывать нельзя.

— Мне можно. Я же тебя люблю.

— Вы только так говорите. А на самом деле вы мне враг. Или, может быть, вы — черт, который прикинулся человеком? Вдруг у вас рога и хвост?

— Угадала. Вот они.

И Яша приставил два пальца ко лбу.

— Ой, не надо… Я ведь бояка. По ночам я от страха прямо умираю. Боюсь привидений и злых духов. У нас была соседка, а у нее — дочка Янинка. Такая хорошенькая, с белокурыми локонами и голубыми глазками. Как ангелок. Вдруг в шесть лет она заболела скарлатиной и умерла. Мама не хотела, чтобы я про это знала, но я все равно все узнала. Я даже видела в окошко, как выносят гробик — маленький, весь в цветах. Ох, смерть так ужасна! Днем я про это забываю, а ночью начинаю думать.

Вошла Эмилия и, поглядев на Яшу с Галиной, сказала:

— Ничего себе парочка.

— Кто это был? — спросил Яша, удивляясь своему вопросу.

— Вы будете смеяться (при Галине Эмилия говорила Яше «вы»), хотя это совсем не смешно. У нас по соседству завелся знакомый. Старый человек по фамилии Заруский, ростовщик и скупец, сидящий на своем золоте. Вообще-то он нам никакой не знакомый, но Ядвига в дружбе с его прислугой, и поэтому он со мной раскланивается. Нынешней ночью его пытались ограбить. Вор забрался через балкон, и ночной сторож увидел, как вор спрыгивает. Сторож за ним погнался, но человек этот сбежал. Сейф ему взломать не удалось, зато он оставил бумажку с адресами квартир, куда собирался залезть. Там оказался мой адрес тоже. Это приходил сыщик, предупредить, чтобы я была поосторожней. Я сказала, что у меня взять нечего, разве что унести картину или ковер. Странная история, правда?

У Яши заколотилось сердце:

— Зачем он оставил бумажку с адресами?

— Как видно, потерял.

— Что ж, придется быть настороже.

— Как это сделать? Варшава — просто воровское гнездо… Галинка, ступай к себе.

Галина нехотя встала.

— Ладно, пойду. Про что мы говорили — секрет, — строго сказала она Яше.

— Ясное дело! Страшная тайна.

— Тогда я пошла. Что поделаешь, если выгоняют. Но вы, дядечка Яша, пока не уходите?

— Нет. Побуду.

— До свидания!

— До свидания!

— Au revoir!

— Au revoir!

— Arrividerla!..

— Иди же, кому сказано, — рассердилась Эмилия.

— Иду, иду.

И Галина вышла.

— Что у нее с тобой за секреты? — спросила полусерьезно, полушутя Эмилия.

— О, чрезвычайной важности!

— Иногда я жалею, что у меня дочка, а не сын. Мальчик не просиживает столько времени дома и не вмешивается в мамины дела. Я ее люблю, но иногда она действует на нервы. Не забывай, что это еще ребенок, не взрослый человек.

— Я с ней и разговариваю как с ребенком.

— Забавная история с этим вором. Неужто он не мог подыскать кого-нибудь побогаче меня? Откуда у них такие сведения? Читают в подворотнях списки жильцов? Но я все же боюсь. Вору недолго стать убийцей. Входная дверь запирается на ключ, но балконная — только на цепочку.

— Ты на третьем этаже. Это высоковато для жуликов.

— Верно. А почему ты знаешь, что Заруский на втором?

— Потому что я и есть вор, — хрипло сказал Яша, пораженный собственными словами. У него перехватило дыхание и потемнело в глазах. В них снова заплясали огненные точки. В Яше словно бы заговорил дибук. Мгновенным током прошило позвоночник. Во рту снова, как перед обмороком, появилась безвкусная влага.

Эмилия, помолчав, сказала:

— Что ж, интересная мысль. Раз ты умеешь уходить в окно, значит, можешь влезть на балкон.

— Да.

— Почему же ты не отпер сейф? Если начал, надо было идти до конца.

— Иногда не получается.

— Ты так тихо говоришь, ничего не слышно…

— Иногда не получается.

— «Не умеешь, не берись», — такова пословица. Смешно сказать, но я почему-то недавно думала, что к Зарускому могут забраться. Все знают, что он держит деньги дома. Рано или поздно их обязательно украдут. Это судьба всех скупцов… Что ж, скопидомство — тоже страсть.

— Разновидность страсти.

— Какая разница? В смысле абсолютном любая страсть равно и бессмысленна, и разумна. Что мы об этом знаем?

— Ничего… Ничего мы не знаем.

Оба замолчали. Наконец Эмилия сказала:

— Что с тобой? Я бы хотела посмотреть твою ногу.

— Не сейчас…

— Почему не сейчас? Каким образом ты упал?

«Она мне не верит. Думает — шучу. Ладно, и так все пропало». Он взглянул на Эмилию, но увидел ее словно в тумане. В комнате, правда, было сумрачно: окна выходили на север и были задернуты гардинами бордового цвета. Все в нем онемело. Мозг как будто опустел и растерял мысли. Яшу охватило странное равнодушие, правильней сказать, равнодушие совершающего преступление или рискующего жизнью человека. Он знал: то, что он сейчас произнесет, станет роковым, но ему уже было все равно.

Он услыхал собственный голос:

— Я повредил ногу, прыгая с балкона Заруского.

Эмилия нахмурилась:

— Сейчас в самом деле не время для шуток.

— Я не шучу. Это правда…

В наступившей тишине было слышно, как за окном чирикают птицы. «Самое худшее позади», — сказал себе Яша. Сейчас он избрал наконец некую линию, чтобы одним махом покончить со всей этой историей. Он взвалил на себя слишком многое и должен был разом ото всего освободиться. Яша покосился на дверь, словно собираясь бежать, но потом уже взгляда не отводил и глядел Эмилии в глаза, однако не с вызовом, а с решимостью не позволить себе роскоши страха. Эмилия взирала на него без гнева, со смесью снисходительности и любопытства, и еще во взгляде ее, как у человека, понявшего бессмысленность собственных намерений, было что-то умудренное — как бы некое постижение напрасности и тщетности. Казалось даже, она сдерживается, чтобы не засмеяться.

— Я в самом деле не могу поверить…

— Но это правда. Я был у вашего дома вчера ночью. Хотел вас даже позвать.

— И вместо этого пошли туда?

— Я боялся разбудить Галину и Ядвигу.

— Мне все еще кажется, что вы шутите. Я же легковерная. Меня нетрудно обмануть.

— Я вас и не обманываю. Мне рассказывала про Заруского Ядвига, и я подумал, что это могло бы решить наши сложности. Но я занервничал… Такое, похоже, не для меня…

В глазах Эмилии погасло прежнее выражение.

— И вы пришли признаться в этом, да?

— Вы сами спросили.

— Что я спросила?.. А в общем, все равно… все равно… Если вы не ломаете комедию, я могу вас только пожалеть. Это значит тебя и себя. Если же вы здесь разыгрываете театр, мне остается вас разве что презирать.

— Я не пришел разыгрывать театр.

— Кто вас разберет? Похоже, вы просто не совсем нормальны.

— Возможно.

— Я как раз читала о женщине, позволившей себя увлечь безумцу.

— Это про вас.

Глаза Эмилии сделались неприязненными.