Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

Симптомы, о которых шла речь, всякий начинающий курильщик может в миниатюре наблюдать на самом себе, пока у него еще есть возможность отступить из опасной зоны порока. Но явления эти, довольно слабые на первом этапе, легко заглушить, наращивая дозы все того же яда, а затем алкоголем и кофеином, поэтому курильщику трудно понять, как низко он пал, до той самой минуты, когда усилившиеся признаки отравления начнут осложнять его повседневную жизнь и даже относительно «праздничные» выступления.

Бросать курить нужно резко, в одночасье, без всяких постепенных отвыканий и не цацкаясь с самим собой. Хорошо бы накануне прилично надраться, поскольку «Katzenjammer» (по-польски, по-моему, «глятва») отчасти предрасполагает к табачной абстиненции, а первых две недели — пить вволю пива, хоть по пяти «бомб» в день. Бросать следует не в каких-то исключительных обстоятельствах, а в период обычной работы, поскольку возвращение в привычные условия легко может стать поводом для прежних табачных настроений. Первые три-четыре дня можно разрешать себе все: жрать, спать и только ради приличия имитировать работу. Производительность труда повысится уже на четвертый или пятый день, целыми годами вознаградив за эти несколько дней отступления. Бросив, ни под каким видом нельзя дать себя соблазнить «сигареткой» («одна-то не повредит» — внушают абстинентам опытные, безнадежные курильщики, которые, как все наркоманы, горазды искушать других), пускай она даже будет невесть какого расчудесного сорта. Кто ценит свой интеллект и не хочет к старости поглупеть, тот немедленно по прочтении данной статьи бросит курить навсегда.

А если я сам вернусь к сигаретам, всякий будет вправе сказать, что я отрекся от высших интеллектуальных стремлений. В России, у нас и в балканских странах нет «великих старцев»; я считаю, что это быстрое преждевременное истощение даже творческих, в принципе, типов связано с чрезмерным курением, к тому же взатяжку. Немцы курят в основном сигары, англичане — трубку, затягивающийся француз перед войной был редкостью. На Западе господин лет пятидесяти — шестидесяти только начинал выдавать самое ценное, пускал лучший сок. Теперь как будто и там дело обстоит хуже, а привычка затягиваться проникла даже в Америку. Тем более следует бороться с отвратительным пороком, который, в целом формируя общество относительно спокойных рабочих животных, правда, живущих недолго (какое это имеет значение при обилии материала?), зато легко поддающихся механизации, сводит на нет самые существенные функции духа человеческого, интеллект, метафизическую тревогу и производительность сознательного труда.

Никогда (вопреки сплетням) я не был горьким пьяницей, т. е. никогда не пил ежедневно, а только в определенные периоды надирался довольно часто: раз, а то и два в неделю, а однажды в жизни со мной случилась «пятидневка». К настоящему времени я постепенно исключил из своей программы все яды (вплоть до пива) и нахожу, что состояние некурения и непития решительно выше всех искусственных состояний: оно органично, как и все, что в нем создается. И хотя мне уже никогда не нарисовать таких вещей, какие удавались под влиянием алкоголя, пейотля и белых ядов, я полагаю, что степень их аутентичности ниже, чем у вещей, созданных в нормальном состоянии. Конечно, я не знаю, как выглядела бы работа при систематическом употреблении данной отравы. Есть художники, которые должны уничтожать себя, творя в самом существенном смысле, есть и такие — они редки, особенно в нынешние времена, — кто создает себя в связи со своим творчеством. Я говорю, конечно, о художниках в моем понимании, а не о множестве людей честных, но заурядных, либо шутов, у которых только и есть общего с художниками, что они используют тот же творческий и технический материал: краски, бумагу и т. п., а с другой стороны — чувства, фантазию и мысли. Я, по сути, перестал быть художником в моем определении этого понятия (романы и психологические портреты, по-моему, не искусство), поэтому проблема занимательного самоуничтожения перестала меня интересовать. Предоставляю это самой жизни и не подумаю более ей помогать.

При том, что мой алкогольный опыт относительно весьма убог, он вполне достаточен для того, чтобы вынести о соответствующей жидкости суждение безусловно негативное. В двух случаях потребление алкоголя в больших количествах может быть разрешено: 1) когда все пропало и ничего уже не поправить (рак желудка, полный распад, неизлечимая душевная болезнь, абсолютно невыносимые несчастья) и 2) если данный творческий субъект наверняка убедился, что он — личность короткой жизненной дистанции и может созидательно завершить свой путь, лишь заливая ганглии «прозрачной и жгучей жидкостью». Последнее я рекомендовал бы единственно «творческим духам», не оперирующим понятиями как средством выражения и художественным средством: живописцам, скульпторам и музыкантам. Ибо алкогольное отупение прогрессирует слишком быстро — быстрее, чем общий износ, и возможен случай, когда весь организм отстанет от мозга, что будет иметь роковые последствия для творений данного субъекта: они будут ниже его собственного прежнего уровня, что и без того часто случается с разными творческими личностями на исходе их существования, особенно у нас. Прочим типам творцов, т. е. не-литераторам и не-художникам, алкоголь в больших дозах не показан и в самых худших случаях, даже тогда, когда данному индивиду пришла охота покончить с собой занимательным образом. Не говоря об общественном значении искусства как такового, художник отвечает только за себя да еще, быть может, за свою семью — но даже самый скромный работник общественной машины отвечает за других, и никакие «выкрутасы» не могут быть ему прощены.

До сих пор речь шла о больших дозах, употребление которых молчаливо запрещено, а последствия строго караются. Однако малые дозы дозволены, и государства имеют с алкоголя серьезный доход, так же, как с никотина. А о том, что произойдет с новыми поколениями нации алкоголиков, понятно, никто не задумывается, за исключением нескольких шальных абстинентов. В какой атмосфере созревает молодежь в стране, где чуть ли не каждый второй магазин — это магазин с водкой и табаком, никому не интересно. Якобы спорт должен этому противодействовать. Но спорт, распоясавшийся до такой степени, как сегодня, когда первый попавшийся молокосос, прыгнув на три см выше другого, уже слывет «посланцем» Польши за границей, «славящим» Ее Имя во всем мире, тогда как в других важнейших областях культуры не происходит ничего либо очень мало, — такой несообразно раздутый спорт тоже становится элементом умственного упадка и озверения.