Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

С нежностью глядел Изидор на ее закрытые, синеватые, в тоненьких прожилочках легко подрагивающие веки: в это мгновение он любил ее просто так, но было в его чувстве много обычной жалости, похожей на ту, которую он мог бы испытать к изголодавшемуся бездомному котенку. С него слетела маска шизоида — в открытое море будущей жизни выходил кроткий беспроблемный пикниченок. Но сейчас Изидор не ощущал это как нечто отрицательное. Ему вдруг тоже захотелось иметь ребенка, но при условии, что тот сразу будет шестилетним, вежливым, уже хорошо умеющим говорить, умненьким и пригодным для обучения философии. Изю одолевала мания: никогда так и не осуществленный эксперимент с нерелигиозным воспитанием ребенка на философии с самого начала средней школы. До первого класса — суровая социальная этика, начисто лишенная метафизических санкций. Само собой — история религии, все «меню» от тотемизма до христианства по выбору — абсолютная свобода без принуждения и даже без уговоров. Если ребенок захочет, то после общего ознакомления с материалом он может начать поклоняться крокодилу или хоть обыкновенной кошке, лишь бы это не требовало человеческих жертв и вообще не находилось в принципиальном расхождении с действующим законодательством; определенные деформации всякой веры были неизбежны: так, например, нельзя было исповедовать католицизм (точнее говоря, христианство) времен инквизиции или пейотлевую религию ацтеков, сопряженную с массовыми убийствами людей — ничего не поделаешь. Но кроме того, строгая философия в виде самой общей психофизической проблематики по мере прохождения психологии и физики, а также — традиционной логики, ибо к новой Изидор испытывал пока что непреодолимое отвращение и считал ее фактически никому не нужным балластом, к тому же слишком тяжелым, если речь шла только об избежании парадоксов, потому как здесь достаточно было принципа Пуанкаре об отказе от использования слов «все» и «все». Уже в третьем классе — философия в историческом аспекте под названием общей онтологии, а с пятого — история проблематики с определенным учетом индивидуальности — о! — вот было бы здорово.

Разумеется, лучше всего для такого эксперимента подошел бы сын. Но Изя вследствие какой-то странной слабости и заранее сданных позиций как назло хотел иметь дочку, несмотря на то что в этом он никогда бы не признался — существенным, закорененным в глубинах подсознания поводом здесь, кажется, были какие-то неопределенные эротические чувства к этой никогда не существовавшей дочери. Будучи в жизненном плане существом более слабым, чем жена, он заранее капитулировал. И не ведал того, что именно эта слабость принесет ему победу. Сколь удивительны все эти психические битвы — собственно говоря, неизвестно, что в них сила, а что слабость — разумеется, не в вульгарном половом противоборстве, а на высших уровнях духа, где царили принципы жизни, часто совершенно опровергающие принципы низших уровней, а далее — сама мировоззренческая магма, которой как раз и не хватает польской интеллигенции, даже той, что находится на сравнительно высоких ступенях. За это когда-то безуспешно боролся Станислав Бжозовский, который, несмотря на свою напичканность чужими идеями и постоянные цитирования, был единственным настоящим польским мыслителем нашего времени. Подписаться на новое издание его полностью разошедшихся работ нашлось 40 (сорок) желающих. Позор — как тут можно тешиться мелкими оптимизмиками — по башке надо лупить эту сволочь, да некому это сделать. Позор.

По теории Маурина, возможны еще такие варианты (интересно, что получится): выходит женщина замуж по любви — по крайней мере, ей так поначалу кажется — сын(-овья); разочаровывается — пошли дочери. Выходит замуж равнодушно или против воли, затем втягивается и проникается уважением к мужу, и тогда после дочерей рождаются сыновья — в той мере, в какой женщина попадает под обаяние и моральное превосходство недооцененного поначалу мужчины. Справедливость этой теории каждый может проверить, если внимательно понаблюдает за какой-нибудь знакомой «супружеской четой» (бррр...).

В дверь постучались (какой шик!) — обед подан. Они перешли в столовый зальчик, отряхиваясь, как пара каких-нибудь птиц. На обеде должен был присутствовать Марцелий. Так хотел Изидор, чтобы, как ужасно он выразился по-русски, «obformit’» их странные отношения и тем самым в зародыше убить язвительность отдельнных проблем. Марцелий мог видеться с Русталкой, но только в его, Изидора, присутствии. В противном случае — вон или даже — пуля в лоб. Таков был договор.

Бывший Русталкин любовник опаздывал. Нельзя требовать пунктуальности от хронического кокаиниста. Русталка, что ни говори, в конечном счете брошенная Марцелием (после попытки расстаться на полгода, во время которой она была должна морально изменять ему с Изидором), была довольна, что может принять его в своей собственной крепости, под защитой «постороннего мужчины», к тому же — его друга. Такая маленькая женская пакость, которыми переполнены души дам. Ничего, в этих условиях могло быть во сто крат хуже.

К столу они сели вдвоем, и уже за томатно-рисовым супом начался принципиальный разговор о религии. Изидору было недостаточно простой веротерпимости — он хотел уничтожить саму религиозность Русталки, привить ей основы нарождающейся системы — такой в отношении ее была непроизвольная направленность вектора его внутренних сил. Сколько бы раз ни решался он не делать этого, слова, помимо его воли, сами выстраивались в ряды и выползали из его ротовой полости, как бы сильно сознательная воля ни сжимала его челюсти. Такой тип поведения чрезвычайно распространен: сознание себя — подсознание себя, и мы считаемся такими, какими хотели бы быть в сознании, — забываем даже самые яркие наши поступки и высказывания с легкостью необыкновенной, а после не знаем (невинны аки пташки), что валом покатила и свершила свое дело в окружающем мире какая-нибудь моровая гадость. И еще удивляемся, когда люди потом иначе реагируют на наши сознательные благородные выступления: они лучше нас знают и помнят, каковы мы. Вот почему все должны читать «Körperbau und Charakter» Кречмера (в нем источник общего знания о себе и о других абсолютно для всех типов), но прежде всего ничего не скрывать от самих себя. А в этом мы непревзойденные мастера, и мастерство прямо пропорционально уровню интеллигентности.

Служанка Рузя (Русталка позвала ее странным голосом, таким, который «половым острием» пробивал внутренности Изидора, возбуждая его в то же время своей, как он сложно выражался, «аристократичной вульгарностью» — он вообще любил оперировать противоречиями) с удивлением прислушивалась к диалектическому поединку молодоженов и делала хотя и безобидные, но далеко идущие выводы.