Марк Твен - Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.

Но тут нашу беседу прервали. Часов в десять вечера я встретил Смита, и он пригласил меня зайти к нему в номер покурить и распить бутылочку шотландского виски. В уютной комнате стояли удобные кресла, горели яркие лампы, в камине весело потрескивали сухие оливковые поленья. Ощущение тишины и покоя довершал глухой рокот волн за окном. Некоторое время мы лениво болтали. После второго бокала виски Смит проговорил:

– Ну вот, теперь я могу рассказать вам одну прелюбопытную историю. Мы с товарищами долго хранили ее в тайне, но сейчас мне хочется нарушить печать молчания. Вы удобно устроились?

– О да. Продолжайте!

Вот что рассказал мне Смит:

– Много лет назад, когда я был еще юным, совсем юным художником, я бродил по селам Франции и писал этюды. Вскоре ко мне присоединились двое славных молодых французов – они тоже писали этюды. Мы были столь же счастливы, сколь и бедны, или столь же бедны, сколь и счастливы, – как вам угодно. Молодых людей звали Клод Фрер и Карл Буланже. Это были замечательные ребята. Всегда веселые и жизнерадостные, они смеялись над нищетой и не вешали носа ни при какой погоде.

Наконец, в одном бретонском городке мы окончательно сели на мель, и местный художник, такой же бедный, как мы сами, принял нас в свой дом и в полном смысле слова спас от голодной смерти. Франсуа Милле…

– Как! Великий Франсуа Милле?

– Великий? В то время он был не более великим, чем мы. Он не пользовался славой даже в своем родном городе, и был так беден, что кормил нас одной репой, да и той не всегда хватало. Мы все четверо стали закадычными, неразлучными друзьями. Мы рисовали день и ночь, мы просто из кожи вон лезли, в доме уже громоздились горы картин, но нам очень редко удавалось продать хоть что—нибудь. Мы очень весело проводили время, но, боже, в какой нужде мы жили!

Так продолжалось года два. Наконец в один прекрасный день Клод заявил:

– Ребята, мы дошли до точки. Понимаете – до точки. Все сговорились против нас. Я обошел весь город. Так оно и есть – все они сговорились и грозятся, что не дадут нам в кредит ни на один сантим до тех пор, пока мы не уплатим все долги.

Мы похолодели. На всех лицах выразился ужас. Мы поняли, что попали в отчаянное положение. Воцарилась долгая тишина. Наконец Милле со вздохом произнес:

– Не знаю, что и делать, прямо не знаю. Придумайте что—нибудь, ребята.

Ответом ему было мрачное молчание, – разумеется, если молчание можно считать ответом. Карл поднялся с места и некоторое время взволнованно шагал взад и вперед по комнате. Затем он сказал:

– Какой позор! Взгляните на эти полотна – тут целые штабеля отличных картин, ничуть не хуже произведений любых европейских мастеров. Да, да, и множество праздношатающихся иностранцев утверждали то же самое – или почти то же самое.

– Но ничего не покупали, – вставил Милле.

– Какая разница, ведь они это говорили, и главное – это правда. Посмотри хотя бы на свой «Вечерний благовест». Скажите…

– Подумаешь, «Вечерний благовест»! Мне за него предлагали пять франков.

– Когда?

– Кто?

– Где он?

– Почему ты их не взял?

– Постойте, не кричите все сразу. Я думал, что он даст больше, я был уверен в этом – у него был такой вид, и я запросил восемь.

– Ну и что же?

– Он сказал, что зайдет еще раз.

– Гром и молния! Послушай, Франсуа…

– Знаю! Знаю! Это была ошибка, и я вел себя как последний идиот. Ребята, поверьте, у меня были наилучшие намерения, я…

– Ну конечно, мы тебе верим, дружище! Но постарайся в следующий раз не свалять такого дурака.

– Я? Да пусть только кто—нибудь придет сюда и предложит за него кочан капусты. Тогда вы увидите!

– Кочан капусты! Не произноси при мне таких слов, у меня от них слюнки текут. Поговорим о чем—нибудь менее соблазнительном.

– Ребята! – промолвил Карл. – Скажите, разве эти картины лишены достоинств?

– Не лишены.

– Скажите, разве они не отличаются высокими достоинствами?

– Отличаются.

– Настолько высокими достоинствами, что, если бы на них стояло известное имя, их можно было бы продать за большие деньги. Говорите – да или нет?

– Разумеется – да. Никто в этом не сомневается.

– Я не шучу – так или не так?

– Разумеется, так. Мы тоже не шутим. Но что с того? Что с того? Мы—то тут при чем?

– А вот при чем – мы поставим на них известное имя!

Оживленная беседа замерла. Все с недоумением уставились на Карла. Это еще что за загадка? Где мы возьмем известное имя? Кто нам его даст?

Карл уселся и сказал:

– У меня есть к вам одно серьезное предложение. По—моему, это единственный способ не попасть в богадельню и, мне кажется, способ абсолютно верный. Мысль эта основана на многочисленных, давно известных из мировой истории фактах. Я уверен, что мой план принесет всем нам богатство.

– Богатство! Ты с ума сошел!

– Ничего подобного.

– Нет, ты окончательно спятил. Что ты называешь богатством?

– По сто тысяч франков на брата.

– Он явно рехнулся. Я так и знал.

– Да, похоже на то. Бедный Карл, ты не вынес лишений и…

– Карл, прими пилюлю и немедленно ложись в постель.

– Сначала ему надо поставить компресс. Давайте завяжем ему голову, а потом…

– Нет, лучше свяжем ему ноги, – я уже давно заметил, что мозгами он совсем не шевелит, а вот ноги…

– Да заткнитесь же вы наконец! – свирепо прорычал Милле. – Дайте человеку высказаться. Валяй, Карл, выкладывай свой план! В чем его суть?

– Итак, в виде предисловия я попрошу вас обратить внимание на следующий, широко известный из мировой истории факт: достоинства многих великих художников не были признаны до тех пор, пока они не умирали с голоду. Это происходило так часто, что я взял на себя смелость вывести некий общий закон. Закон этот гласит: достоинства каждого неизвестного и незамеченного великого художника должны быть и будут признаны, а за его картины будут давать огромные деньги лишь после его смерти. Мой план состоит в следующем: мы бросим жребий – один из нас должен умереть.

Последняя фраза прозвучала так спокойно и так неожиданно, что мы не успели даже подпрыгнуть на месте. Потом снова раздался нестройный хор голосов: все давали советы – медицинские советы, как вылечить больной мозг Карла. Терпеливо дождавшись, пока веселье утихнет, он продолжал развивать свой план.

– Да, один из нас должен умереть, – умереть, чтобы спасти остальных и самого себя. Мы бросим жребий. Тот, на кого падет жребий, станет знаменитым, и все мы разбогатеем. Тише, тише, не мешайте, я знаю, что говорю. Идея заключается в следующем: в течение трех месяцев тот, кому суждено умереть, должен рисовать день и ночь, насколько возможно увеличивая запас своих произведений, – но только не картин, нет. Это должны быть мелкие наброски, эскизы, этюды, фрагменты этюдов, не более десятка мазков на каждом, – разумеется, абсолютно бессмысленные, но безусловно принадлежащие ему и за его подписью. Он должен изготовлять не меньше пятидесяти штук в день, и каждый рисунок должен отличаться какой—нибудь характерной, одному ему свойственной особенностью, которую легко узнать. Как вам известно, именно такие вещи ценятся, и их – после смерти великого человека – по баснословным ценам скупают все музеи мира. Мы заготовим их целую тонну – не меньше! Все это время остальные трое будут кормить умирающего и в ожидании приближающегося события обрабатывать Париж и скупщиков, а когда дело будет на мази, мы ошарашим всех скоропостижной кончиной и устроим пышные похороны. Теперь вы поняли, в чем тут суть?