Марк Твен - Том 10. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1863-1893.

– И не дам, никогда не дам. Можешь всецело положиться на меня.

– Не сомневаюсь. Я провел множество бессонных ночей, мечтая схватить вас за горло. Хотел бы я добраться до вас теперь!

– О да, конечно. Но только я не осел, а всего лишь седло на осле. Однако продолжай, продолжай. Ты меня отлично развлекаешь.

– Очень приятно. (Вы не возражаете, если я немножко совру, – просто так, для практики?) Послушайте: не переходя на личности, я должен сказать, что вы один из самых гнусных, презренных и ничтожных гадов, каких только можно себе представить. Я просто счастлив, что вы невидимы для других людей, ибо я умер бы со стыда, если бы кто—нибудь увидел меня с такой грязной волосатой обезьяной, как вы. Жаль, что вы не пяти или шести футов ростом, тогда бы…

– Интересно, кто в этом виноват?

– Понятия не имею.

– Разумеется, ты. Кто же еще?

– Будь я проклят, если кто—нибудь советовался со мной насчет вашей внешности.

– И тем не менее она в большой степени зависит от тебя. Когда тебе было лет восемь—девять, я был семи футов ростом и красив, как картинка.

– Жаль, что вы не умерли в детстве! Значит, вы росли не в ту сторону?

– Некоторые из нас растут в одну сторону, а некоторые – в другую. Когда—то совесть у тебя была большая. Если теперь она маленькая, я полагаю – на то есть причины. Однако в этом виноваты мы оба – и ты и я. Видишь ли, ты часто бывал совестлив, я бы даже сказал, болезненно совестлив. Это было много лет назад. Ты, по всей вероятности, давно забыл об этом. Что касается меня, то я трудился с большим рвением и так наслаждался страданиями, которые причиняли тебе некоторые твои излюбленные пороки, что терзал тебя до тех пор, покуда не зашел слишком далеко. Ты взбунтовался. Разумеется, я тогда начал терять почву под ногами и понемногу съеживаться – стал худеть, зарастать плесенью и горбиться. Чем больше я слабел, тем глубже ты погрязал в своих пороках, пока наконец те части моего тела, которые представляли эти пороки, не огрубели, как кожа акулы. Возьмем, например, курение. Я слишком долго ставил на эту карту, и в конце концов проиграл. В последнее время, когда тебя уговаривают бросить эту скверную привычку, огрубевшие места как будто расширяются и, словно кольчуга, закрывают меня с ног до головы. Это производит какое—то странное, удушающее действие, и я, твой верный враг, преданная тебе Совесть, погружаюсь в глубокий сон! Впрочем, глубокий – не то слово. В такие минуты меня не могли бы разбудить даже раскаты грома. У тебя есть еще несколько пороков – что—то около восьмидесяти или девяноста, и все они действуют на меня точно таким же образом.

– Это весьма утешительно. Значит, большую часть времени вы спите?

– Да, в последние годы это было так. Если бы мне не помогали, я бы спал все время.

– Кто же вам помогает?

– Другие совести. Всякий раз, когда кто—нибудь, с чьей совестью я знаком, пытается выговаривать тебе за пороки, в которых ты погряз, я прошу моего друга заставить своего клиента почувствовать укол совести по поводу какого—либо из его собственных злодейств. Тогда этот человек перестает соваться не в свое дело и начинает искать утешения для самого себя. В настоящее время поле моей деятельности почти целиком ограничено бродягами, начинающими писательницами и тому подобным сбродом, но не беспокойся – я допеку тебя и тут, пока они еще не перевелись на этом свете! Ты только доверься мне.

– Постараюсь. Но если бы вы были настолько любезны и упомянули об этих обстоятельствах лет тридцать назад, я направил бы все свое внимание на грех, и думаю, что к настоящему времени мне удалось бы не только заставить вас спать беспробудным сном, оставаясь безразличным ко всему списку людских пороков, но сверх того сократиться до размеров гомеопатической пилюли. Совесть такого типа – мечта всей моей жизни. Если б я только мог заставить вас усохнуть до размеров гомеопатической пилюли и добраться до вас – думаете, я поместил бы вас под стеклянный колпак в качестве сувенира? Нет, сэр! Я скормил бы вас последнему псу! Это для вас самая лучшая участь – для вас и для всей вашей шайки. Вы не достойны находиться в обществе людей – вот вам мое мнение. А теперь скажите – вы знакомы со многими совестями в нашей округе?

– Разумеется.

– Дорого бы я дал, чтобы взглянуть на некоторых из них! Не можете ли вы привести их сюда? Они будут видимы для меня?

– Конечно, нет.

– Да, я мог бы и сам догадаться. Но не важно, вы можете описать их. Пожалуйста, расскажите мне о Совести моего соседа Томпсона.

– Хорошо. Я близко знаком с этим типом. Знаю его много лет. Я знавал его еще в те времена, когда это был великолепно сложенный верзила одиннадцати футов ростом. Теперь он старый, дряхлый урод и решительно ничем не интересуется. Он стал таким маленьким, что ночует в портсигаре.

– Похоже на то. Во всей округе едва ли найдется человек подлее и ничтожнее Хью Томпсона. А с Совестью Робинсона вы знакомы?

– Да. Она чуть ниже четырех с половиной футов; была блондинкой, теперь брюнетка, но все еще недурна собой.

– Да, Робинсон парень неплохой. А с Совестью Тома Смита вы тоже знакомы?

– Как же! Это друг моего детства. Когда ему было два года, он был ростом в тринадцать дюймов и довольно—таки апатичен, как, впрочем, большинство из нас в этом возрасте. Теперь это богатырь тридцати семи футов ростом, с самой статной фигурой во всей Америке. Ноги у него все еще болят от усиленного роста, но, несмотря на это, он отлично проводит время. Он никогда не спит. Он самый активный и энергичный член клуба «Совесть» в Новой Англии и избран его президентом. День и ночь он в трудах – засучив рукава, тяжело дыша и с выражением безграничного восторга на лице долбит он несчастного Смита. Он изумительно выдрессировал свою жертву. Он может заставить несчастного Смита вообразить, будто невиннейший его поступок – самый гнусный грех, и тогда он принимается за работу и вытряхивает из него, раба, всю душу.

– Смит – самый чистый, самый благородный человек во всей нашей округе, и тем не менее он вечно грызет себя за то, что еще недостаточно добр! Только совесть может находить удовольствие в том, чтобы разбивать сердце такому человеку. Вы знакомы с Совестью моей тети Мэри?

– Я видел ее издали, но не знаком с нею. Она живет на открытом воздухе, потому что слишком велика, чтобы войти в какую—либо дверь.

– Охотно верю. Постойте минутку. Вы знаете Совесть того издателя, который однажды украл у меня несколько рассказов для одного из «своих» сборников, я подал на него в суд, а потом мне же пришлось платить судебные издержки, и все для того, чтобы от него избавиться?

– Конечно. Он пользуется широкой известностью. Месяц назад его вместе с другими древностями экспонировали на выставке, устроенной в пользу совести одного бывшего члена кабинета министров, – несчастный умирал с голоду в ссылке. Железнодорожные и входные билеты стоили очень дорого, но я ухитрился проехать бесплатно, притворившись совестью редактора, а на выставку прошел за полцены, выдав себя за совесть священника. Впрочем, совесть этого издателя, которая должна была быть гвоздем выставки, оказалась никуда не годным экспонатом. Она была выставлена, но что из того? Администрация установила микроскоп всего лишь с тридцатитысячекратным увеличением, и в результате никто ее так и не увидел. Разумеется, все были чрезвычайно разочарованы, но…