Марк Твен - Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Если мне также не удалось показать, что изучение немецкого способно довести человека до исступления, то виновато в этом мое неумение — намерения у меня были самые честные. Недавно мне пришлось услышать об одном вконец исстрадавшемся американском студенте: единственное полюбившееся ему немецкое слано, в котором он находил прибежище и отдохновение, когда мужество изменяло ему и терпение его иссякало, было слово «damit» (ср. английское «damn it» — «проклятье!»). Но оно радовало его своим звучанием, а не смыслом [33] * Слово это по–немецки всего–навсего означает: «чтобы». — М. Т. *. И вот, узнав, что ударение в нем падает не на первый слог, бедный малый, лишившись последней опоры и утехи, стал чахнуть и вскоре отдал богу душу.

Мне кажется, что описание грандиозного, волнующего, потрясающего события должно звучать по–немецки бледнее, чем по–английски. Наша звуковая палитра этого плана богата глубокими, сильными, раскатистыми оттенками, тогда как соответствующие немецкие слова представляются мне тусклыми, будничными, невыразительными. Треск, гул, шум, взрыв, зов, рев; гром, гроза, грохот; вопль, крик, визг, вой, стон, бой, ад — великолепные слова, в них чувствуется сила и экспрессия, родственные описываемым предметам, тогда как их немецкие эквиваленты, вялые и пресные, скорее пригодны для колыбельной, навевающей на младенца сон, — таково мое убеждение, а если я ошибаюсь, то, значит, эти мои внушительные уши предназначены скорее для декоративных целей, нежели для более высокой миссии — правильно воспринимать и оценивать звуки. Вряд ли кто захочет пасть в битве, скромно именуемой «Шляхт»! Даже чахоточному показалось бы, что он укутан слишком жарко, если бы он в одном крахмальном воротничке и кольце с печаткой собрался погулять в грозу, называемую таким чирикающим словом, как «Гевиттер». А до чего тускло звучит даже самое выразительное из немецких слов, означающих изрыв, — «Аусбрух»! Наше «арбуз» и то лучше. Думается, немцы не прогадали бы, если бы позаимствовали у нас это слово для обозначения более сильных взрывов. Немецкое «Хёлле», соответствующее нашему «ад», напоминает «еле–еле». До чего же это мелко, легкомысленно и неубедительно! Вряд ли кому–нибудь покажется обидным, если ему предложат провалиться в «еле–еле».

Разобрав подробнейшим образом недостатки немецкого языка, я перехожу к более приятной и не столь трудоемкой задаче – к выяснению его достоинств. Я уже упомянул о правиле писать существительные с прописной. Но гораздо важнее другое преимущество немецкого языка, состоящее в том, что слова пишутся так, как слышатся. Выучив за один урок немецкий алфавит, вы можете верно произнести любое слово, не обращаясь ни к чьей помощи. Но пусть человек, изучающий английский язык, спросит, как прочесть слово из трех букв: BOW. Разве вам не придется ему ответить: «Никто не скажет, как это слово читается само по себе, без контекста. Только выяснив, что оно значит в каждом данном случае: оружие, стреляющее стрелами, поклон или нос корабля, — мы сможем сказать вам, как его произносить».

В немецком немало слов необычайно выразительных и впечатляющих. Таковы слова, характеризующие мирную домашнюю жизнь скромных людей, исполненных родственной приязни друг к другу; слова, имеющие отношение к любви во всех ее формах и проявлениях, начиная с добрых чувств и доброй воли, обращенных на случайного прохожего, и кончая нежной страстью; слова, живописующие природу в ее самых кротких и пленительных проявлениях, — луга и леса, птицы и цветы, благоухание и солнечный свет лета, и лунное сияние тихих зимних вечеров, — короче говоря, слова, обнимающие все формы и оттенки покоя, отдохновения и душевной гармонии; слова из мира волшебной сказки; но особенно богат этот язык выразительными словами для обозначения высоких и сильных чувств. У немцев есть песни, исторгающие слезы даже у тех, кто не знает их языка. А это верный знак того, что слово звучит правдиво, что оно правильно и точно передает заключенный в нем смысл. Так ухо внемлет миру, а через ухо — и сердце.

Немцы, видимо, не боится повторять одно и то же слово, лишь бы оно соответствовало своему назначению. Они, если нужно, обращаются к нему вновь и вновь. Это мудро! Мы, пишущие по–английски, смертельно боимся повторений; стоит слову два–три раза встретиться в абзаце, и мы, из страха, как бы нас не заподозрили в неряшестве, готовы пожертвовать точным значением и удовлетвориться приблизительным смыслом, лишь бы не впасть в эту воображаемую ошибку вкуса. Быть может, повторение и не очень приятно, но насколько же хуже неточность!

Есть люди, которые с пеной у рта критикуют чужую религию или чужой язык, а потом преспокойно переходят к своим долам, так и не преподав спасительного совета. Я не из их числа. Я показал, что немецкий язык нуждается в коренной реформе, и не отказываюсь провести эту реформу. Во всяком случае, я готов преподать дельный совет. Такое предложение могло бы показаться нескромным. Но я посвятил свыше двух месяцев тщательному и кропотливому изучению немецкого языка, л это дает мне уверенность, что я вполне способен сделать то, на что не решился бы при более поверхностных знаниях.

Во–первых, я упразднил бы дательный падеж, так как его не отличишь от множественного числа. К тому же дательный падеж дело темное: вы никогда не знаете, в дательном вы падеже или нет, и узнаёте об этом только случайно, — и никто не скажет вам, с каких пор вы в нем находитесь, почему, и зачем, и как вы из него выберетесь. Словом, дательный падеж это бесполезное украшательство, и самое лучшее — от него отказаться.

Во–вторых, я передвинул бы глагол поближе вперед. Какой бы дальнобойной силой ни обладал глагол, он, при нынешних немецких расстояниях, не накроет подлежащего, а разве только покалечит его. А потому я предлагаю, чтобы эта важнейшая часть речи была перенесена на более удобную позицию, где ее можно было бы увидеть невооруженным глазом.

В–третьих, я позаимствовал бы из английского десятка два слов покрепче, чтобы было чем ругаться [34] * Слову «verdammt» со всеми его видоизменениями и вариациями нельзя отказать в содержательности, но звучит оно так вяло и пресно, что не оскорбляет вашего чувства приличия даже в устах дамы. Немки, которых никакие уговоры и понуждения не заставят совершить грех, с поразительной легкостью отпускают это ругательство, когда им случится порвать платье или если им не понравится бульон. Это звучит почти так же безобидно, как «Бог мой!» Немки то и дело говорят: «Ах, Готт!», «Мейн Готт!», «Готт им Химмель!», «Херр Готт!» и т.п. Должно быть, они считают, что и у наших дам такой обычай. Однажды я слышал, как милая и славная старушка немка говорила молодой американке: «Наши языки удивительно похожи, – не правда ли? Мы говорим: «Ах, Готт!», а вы: «Годдам!» – М.Т. *, и чтобы можно было о ярких делах говорить ярким языком.